К портрету моего учителя

Третьяков Н.Н.

Образ в искусстве. Основы композиции.

Мы родились после Великой войны, в стране победителей. Почти все наши отцы воевали. Мир образов детства: красные звезды, красные флаги, Красная площадь — образы крови, пролитой на полях сражений. Страна наша — Советский Союз, во главе — руководители родной партии и родного правительства, а мы — октябрята, пионеры, комсомольцы, нас породила Великая Октябрьская революция. Мы строим коммунизм, и нам объявлена холодная война, почему-то холодная, без образа.

В паспорте графа: национальность. Многие, не задумываясь, пишут: русский, русская. А ведь, в сущности, это последнее оставленное нам — по недосмотру? — от того, чего в природе уже быть не должно, от той страны, простиравшейся более тысячи лет на огромном пространстве. Самое имя ее стерто из сознания, о ней нельзя думать и вспоминать, потому что она «царская, проклятая, отсталая» и «тюрьма народов». Да мы и не думали о ней, не знали ее великой судьбы, она напоминала о себе лишь обезображенными, обезглавленными храмами (главное, чтобы без креста), да еще Бог весть откуда взявшейся литературой XIX века, ну и музыкой некоторых композиторов, конечно, им далеко до Моцарта и Баха...

Оглядываясь сегодня на свою юность, я сознаю, какое мужество должен был иметь человек, посмевший снять с нас эту порчу беспамятства, глухоты, слепоты, пробудить тоску по Родине, отправить в скорбный и радостный путь узнавания, собирания по крохам, воссоздания памяти о ней. После чисток и войн таких людей оставалось немного.

Первым учителем, показавшим мне свет моей Родины, моей России, был Николай Николаевич Третьяков, и случилось это во ВГИКе. Наш институт, шутя, расшифровывали как «военно-грузинский институт кинематографии». В самом деле, он призван был служить твердыней марксистско-ленинской идеологии (эти предметы занимали почти половину учебного времени), а вообще это был Вавилон — смешение языков и лиц всех народов, населявших Советский Союз и представлявших остальное прогрессивное человечество. Русских в нем было мало, в основном, операторы и художники, носителей же русского духа — того, пушкинского — один.

На первой же лекции по истории русского искусства преподаватель, говоривший тихо, словно стесняясь, почти не поднимая глаз, стал показывать слайды.

Образы совершенно неведомого мне мира, сильные, торжественные, как аккорды первого концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского, сразу же и безоглядно забирали душу в иное измерение...

Затем еще лицо, строгое, но почему-то родное. Невольно спрашиваю: «Кто это?»

— Игуменом Свято-Троицкого монастыря, — Николай Николаевич пытается понять, на какие знания мои он может опереться, — это тот человек, который благословил великого князя Дмитрия Донского на Куликовскую битву...

Куликовская битва — пять строк в учебнике истории, ни о каком Иване Шмелеве с его «Куликовым полем» и в самиздате еще не слыхали, а недавно опубликованный рассказ А. Солженицына не все и не вполне объяснял.

Позже я узнала, что Николай Николаевич, так щедро открывавший для нас Русский Север, исходил его пешком, исплавал на пароходах, байдарках, кочах, паромах, изъездил на поездах, включая лагерные узкоколейки, добираясь до самых глухих деревень, где по слухам и по рассказам очевидцев еще сохранялись древние храмы, рубленые часовни, старинные избы, поклонные кресты, черные доски древних икон, — причем ездить начал сразу же после войны, с незаживающей после ранения ногой, тяжелым рюкзаком — один или с другом шел «в зону» как сталкер, ведь весь Русский Север — от Соловков и Кириллова до Валаама и Кеми — был одной сплошной лагерной зоной. Не счесть, сколько раз его задерживали и отпускали, как блаженного (ну, в самом деле, не блажь ли искать в этом лагерном краю древнерусскую красоту и культуру?).

В мои юношеские годы весь интеллигентный люд уже вовсю увлекался Босхом и Пикассо, В. Кандинским и П. Филоновым, презирая В. Васнецова, И. Шишкина, И. Репина и прочих «передвижников». Хотелось чего-нибудь эдакого, чего-то, что С.Н. Булгаков еще в начале века окрестил «трупом красоты». Но Булгаков еще только-только появился в самиздате и не овладел умами интеллигентных масс.

И Николай Николаевич вновь выходит на передовую, отважно восстанавливая звенья единой цепи великой русской традиции, включающей в себя и «Спаса Нерукотворного» XII века, и «Взятие Ермаком Сибири» В. Сурикова, где мы с удивлением находили того же Спаса на знамени казачьего войска, или связывая красоту, запечатленную в иконописных ликах праведных жен, с красотою венециановских крестьянок и нестеровских героинь...

И все же это были лишь первые ступени к познанию России, радостный, но поверхностный взгляд узнавания. Суть ее оставалась в какой-то другой глубине, как Китеж в озере Светлояре. Николай Николаевич понял, что без приобщения к той сути, что составляла и творческую силу и мировоззрение, его ученики не смогут творить. Ее не вычитать в книгах, не высмотреть в образах. Она требует духовного подвига. И еще раз наш учитель проявил свою сущность воина — солдата Великой войны: он открыто пришел в Церковь.

Я помню, как впервые в 1968 году пошла с ним и его женой на Пасхальную заутреню, как мы пробивались сквозь кордон оцепления из дружинников и милиционеров, пропускавших только древних старух, как внимательно изучали нас глаза соглядатаев, как было страшно, что не удастся пройти в один из немногих открытых в ту пору московских храмов. Не знаю, решилась бы я без Николая Николаевича проникнуть в храм.

Круг учеников Николая Николаевича и в Суриковском, и во ВГИКе расширялся. Расчищая роднички в наших душах, за полвека он воспитал сотни художников, сознательно вошедших в широкую реку традиционной русской культуры, способных создавать мир образов, наполненных глубоким осмыслением судьбы России и своей собственной судьбы. К 1000-летию Крещения Руси выросло целое поколение людей искусства, умеющих с любовью и мастерством восстановить и расписать храм, выстроить и обжить традиционный русский дом, вырастить и воспитать детей, сознающих свое место в истории России.

Что может один человек в этом мире? Очень многое. Я это твердо знаю, сопереживая жизнь и труды моего любимого учителя. Благодарю его всем сердцем за участие в моей судьбе и знаю, что множество других сердец сейчас согласны со мною.

художественный руководитель студии «Леннаучфильм»,

действительный член Петровской Академии наук и искусств