Глава IV

К БИОСТРАТИГРАФИЧЕСКОЙ ХАРАКТЕРИСТИКЕ ЧЕТВЕРТИЧНЫХ ОТЛОЖЕНИЙ

 НЕКОТОРЫЕ ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Биостратиграфическое изучение четвертичных отложений в настоящее время идет по двум основным направлениям, которые можно назвать палеонтологическим и палеобиогеографическим.

Первое направление использует для расчленения отложений те изменения в составе четвертичной фауны и флоры, которые обусловлены эволюцией органического мира; второе - использует изменения в распространении животных, растений и их сообществ за четвертичное время, вызванные в конечном итоге климатическими переменами.

Палеонтологические методы оказались весьма эффективными при расчленении отложений, содержащих остатки крупных млекопитающих - группы, среди которой наиболее интенсивно проявилось формообразование (Громов, 1948; Вангенгейм, 1960). Отложения, заключающие другие группы ископаемых организмов или растения, пока что не поддаются разделению при помощи палеонтологических методов, поскольку эволюционное развитие этих групп проявилось слабее или недостаточно изучено.

Вероятно, последнее обстоятельство является более серьезным препятствием, чем первое. Широко распространенное мнение о почти полной неизменности четвертичной фауны и флоры, очевидно, является следствием слабой изученности ископаемых остатков. При тщательных специальных исследованиях, число которых еще очень невелико, выявляется, что четвертичные фауны и флоры неполностью идентичны современным.

Приведем только один пример, относящийся к фауне морских моллюсков - группе, которую большинство исследователей-геологов считает наименее изменившейся за четвертичное время.

Первое специальное исследование остатков двустворчатых моллюсков из морских четвертичных отложений севера Сибири (Сакс, 1951) показало, что в верхнечетвертичных слоях Енисейского Севера встречаются раковины вымерших видов и разновидностей: Cyrtodaria jenisseae Sachs, Astarte borealis (Chemn.) var. jenisseae Sachs, Astarte montagui (Dillw.) var. gydanica Sachs. С другой стороны, в современной фауне северных морей встречаются молодые подвиды, неизвестные в ископаемом состоянии и сформировавшиеся совсем недавно, в послеледниковое время. К их числу относится, в частности Leda pernula (Mull.) f. elongala Derjugin, обитающая в Белом море (Филатова, 1957).

Если за несколько десятков тысячелетий претерпели заметное изменение морские организмы, то, вероятно, и наземные обитатели и растения, подвергавшиеся значительно более кардинальным изменениям жизненной обстановки, должны были также эволюционировать на протяжении четвертичного периода. Резкие изменения среды обитания, имевшие место в этот этап геологической истории, и сопровождавшие их миграцию, неизбежно приводили к «расшатыванию» наследственности, стимулировали изменчивость. Эти обстоятельства, как указывает З.А. Филатова (1957а), способствуют, в частности, интенсивному формообразованию, наблюдающемуся среди современных арктических моллюсков.

Учитывая сказанное, кажется весьма вероятным, что при детальном и тщательном исследовании остатков ископаемых четвертичных фаун и флор будут выявлены их эволюционные изменения. Соответственно возрастает роль палеонтологических методов в стратиграфическом расчленении четвертичных отложений.

Палеобиогеографические методы гораздо шире используются в практике стратиграфических исследований четвертичных отложений, они разнообразнее и универсальнее, чем палеонтологические в их современном состоянии.

В принципе палеобиогеографические методы применимы к любым отложениям, содержащим определимые органические остатки, и требуют только знания современного распространения и условий обитания того или иного рода, вида или группы видов, найденных в ископаемом состоянии. Применение их основано на прослеживании изменений в составе местных ископаемых флор и фаун, обусловленных миграциями животных и растений в соответствии с вековыми колебаниями климата. Следовательно, палеобиогеографические методы в своей основе являются палеоклиматическими.

Чаще всего для расчленения четвертичных слоев с помощью палеобиогеографических методов используют изучение ископаемых пыльцы и спор, вегетативных частей, плодов и семян растений, панцирей диатомовых водорослей, раковин пресноводных и морских моллюсков, ракообразных, фораминифер, остатков высших позвоночных. Получаемые при исследовании всех этих ископаемых остатков сведения, сами по себе чрезвычайно важные для установления особенностей среды отложения, т.е. фациальной принадлежности осадков, стратиграф-четвертичник рассматривает главным образом с иной стороны - с точки зрения их значения для реконструкции климатических условий.

Какая бы группа ископаемых остатков ни изучалась в стратиграфических целях, конечным результатом ее исследования должен быть вывод о климатических условиях, в которых обитали ее представители. При этом «руководящими ископаемыми» становятся остатки видов, родов и сообществ стенобионтных, чаще всего - стенотермных. В.П. Гричук (1960) предложил называть их «показательными» (в отличие от «руководящих» в палеонтологическом смысле).

Изменения в составе местного органического мира могут быть прослежены в чистом виде при анализе распределения ископаемых органических остатков в мощных однородных по фациям, длительно накоплявшихся толщах, либо в серии одинаковых по условиям накопления слоев, отложившихся последовательно и без существенных перерывов во времени. В этом отношении биостратиграфические исследования четвертичных отложений с помощью палеобиогеографических методов в равной мере подчиняются правилу палеонтологических исследований, четко сформулированному М. Жинью (1952, стр. 24): «Для того чтобы точно оценить соотношения двух последовательных фаун, надо обратиться к одной и той же фации». В идеале для составления опорных разрезов следует искать и изучать именно такие участки, где накопление отложений шло длительное время в неизменной фациальной обстановке. Недаром наиболее убедительные стратиграфические данные были получены при исследовании серии морских крагов Англии, мощной толщи предгорных галечников (ранние альпийские оледенения), серии послеледниковых прибрежных морских террас на интенсивно поднимающихся берегах Фенноскандии. При фациальном однообразии отложений изменения в составе ископаемых фаун и флор, вызванные климатическими переменами, выступают особенно четко, не искажаются накладывающимися на них изменениями, вызванными иной фациальной обстановкой.

В практике изучения четвертичных отложений далеко не всегда приходится иметь столь идеальные условия.

Фациальная пестрота разновозрастных отложений сильно затрудняет их биостратиграфическое разделение. Однако было бы неправильным считать, что последнее становится невозможным. Палеоклиматическая сущность палеобиогеографических методов открывает возможность использования в стратиграфических целях остатков самых разнообразных групп органического мира, населявших самые различные биотопы и соответственно захороненных в отложениях разных генетических типов. В результате нередко различные по времени «холодные» и «теплые» века четвертичного периода устанавливаются по различным группам ископаемых растений и животных.

Палеобиогеографические методы позволяют четко проводить стратиграфическое расчленение разрезов, однако корреляция их затруднена периодичностью климатических изменений, в результате которой сходные по климатическим условиям формирования, но различные по времени накопления отложения могут содержать близкие комплексы органических остатков. В этом отношении палеобиогеографические методы оказываются гораздо менее надежными и эффективными, чем палеонтологические: эволюция органического мира необратима, изменения же в распространении животных и растений, продолжающих жить и поныне, происходили неоднократно в течение четвертичного периода в соответствии с крупными климатическими переменами: чередованием «холодных» и «теплых», «сухих» и «влажных» (ледниковых, межледниковых, стадиальных и межстадиальных) эпох. Конечно, условия каждой эпохи были также в чем-то неповторимы, но различия эти бывают иногда настолько тонки, что их удается обнаружить лишь при чрезвычайно тщательных, детальных исследованиях и при наличии обильных ископаемых остатков. Эти условия не всегда выполнимы, и поэтому при исследовании четвертичных отложений чаще приходится практически иметь дело не столько с биостратиграфическими критериями для их расчленения, сколько с биостратиграфическими характеристиками, да и то не всегда полными и исчерпывающими.

Палеобиогеографические методы, при правильном и планомерном их применении, позволяют не только расчленять четвертичные отложения того или иного региона, но и проводить межрегиональные корреляции. Однако сопоставление и увязка разрезов производится не столь просто, как при применении палеонтологических методов. Дело в том, что при палеобиогеографическом обосновании стратиграфического расчленения четвертичных отложений учитываются изменения местного органического мира, картина же этих изменений меняется при переходе от одного места к другому. Так, появлению раковин бореальных морских моллюсков в межледниковых слоях Таймыра может соответствовать появление раковин лузитанских видов в одновозрастных слоях Норвегии и тропических в Средиземном море; появление пыльцы широколиственных пород в спорово-пыльцевых комплексах отложений Ленинградской области может соответствовать появлению елово-пихтовых спектров на Гыданском полуострове и т.д. Это обстоятельство затрудняет межрегиональные корреляции, так как сопоставление слоев приходится производить, опираясь лишь на характер изменений, так сказать, на их «знак и амплитуду». Объективным показателем глубины и характера изменений может служить величина и направление смещения ареалов наиболее характерных (показательных) видов, группировок, сообществ.

В заключение раздела следует еще раз подчеркнуть, что для успешного применения палеобиогеографических методов необходимы точные и возможно более полные сведения о современном животном, растительном мире и природных условиях района, в котором предпринимается расчленение четвертичных отложений. Современную географическую среду следует учитывать и как эталон для сравнения с состоянием природы в прошлые эпохи, и как результат ее исторического развития.

ОСТАТКИ МОРСКИХ МОЛЛЮСКОВ, УСОНОГИХ И БРАХИОПОД

Сравнительным эталоном для палеобиогеографического анализа комплексов ископаемых остатков морских беспозвоночных из четвертичных отложений района исследований служит современная фауна ближайшего морского бассейна - Карского моря, точнее - его центральной, восточной частей и Енисейского залива.

Современная фауна эталонного района - настоящая арктическая фауна, состоящая из высокоарктических, арктических (панарктических) и широко распространенных (аркто-бореальных) видов.

Бореальные и субарктические виды отсутствуют совершенно. Арктический облик свойствен как сообществам открытого моря, так и прибрежным группировкам.

Остатки морских моллюсков, усоногих и брахиопод найдены в мессовских (слой А), санчуговских (слои Б, В и Г) и казанцевских (Д) слоях. Предыдущими исследователями выделялся самостоятельный каргинский комплекс ископаемых морских беспозвоночных. Есть указания на находки раковин морских моллюсков в послеледниковых отложениях.

Мессовские слои

Первая и единственная находка раковины преимущественно арктического вида Astarte montagui (Dillw.), обитающего в современном Карском море, не позволяет дать отложениям сравнительную характеристику. Наши прежние данные (Урванцев, Троицкий и др., 1958) о присутствии в мессовских песках бассейна Агапы остатков субарктических Mytilus edulis L., Macoma baltica (L.) не могут служить для характеристики мессовских слоев, так как в цитированной работе мессовские слои еще рассматривались как совокупность песчаных отложений, лежащих под глинисто-алевритовыми морскими слоями, т.е. как литофация, которую лишь в первом приближении можно было считать одновозрастной. Исследования же 1963 г. показали, что эти местонахождения принадлежат казанцевским слоям.

Интересно отметить, что раковины Astarte montagui (Dillw.) - единственного пока вида, известного из мессовских слоев - найдены автором также в основании санчуговских глин у самой кровли мессовских песков на р. Б. Авамской (южнее г. Дудинки) и у кровли песков, подстилающих санчуговские алевриты в Самбургской скважине (на р. Пур).

Санчуговские слои (слои Б, В, Г)

Анализ ископаемой фауны санчуговских и казанцевских слоев проводится по спискам видового состава только из местонахождений, которые всеми исследователями бесспорно признаны относящимися именно к этим двум стратиграфическим подразделениям.

В.Н. Сакс, С.А. Стрелков, А.П. Пуминов, С.Л. Троицкий и Н.Н. Куликов при геологической съемке территории установили более 80 местонахождений с остатками морской фауны в санчуговских отложениях, преимущественно в той их части, которая нами отнесена к слою Г; 42 местонахождения содержат достаточно обильные остатки, в остальных находки раковин единичны.

20 новых местонахождений установлено автором при исследовании керна скважин, однако в большинстве случаев найдены обломки раковин, определимые до рода или раковины единичных видов, так что характеристика нижней части санчуговских слоев довольна скудна. Все же следует отметить, что большая часть слоя Б, лежащая ниже уровня моря, содержит только раковины арктических и широких распространенных родов и видов, обитающих в современном Карском море: Nucula tennis (Mont.), Leda pernula (Mull.), Portlandia sp., Bathyarca sp., Macoma calcarea (Chemn.).

Существенное изменение состава фауны начинается в верхней части слоя Б, особенно в его прибрежных фациях, где появляются остатки субарктических и единичных бореальных мелководных видов: Chlamys islandicus (Mull.), Balanus hameri (Asc), Buccinum undatum L., Balanus balanoides L. Это изменение совпадает с обмелением моря, предшествовавшим накоплению мелководных морских песков слоя В. Потепление, вызвавшее изменение в составе фауны, было существенным, хотя и не столь сильным, как впоследствии, в казанцевское время. В дальнейшем, вплоть до начала накопления казанцевских слоев, состав фауны практически не менялся и тот облик, который она приобрела в верхней части слоя Б, сохраняется в немногочисленных местонахождениях, приуроченных к слою В, и в слое Г с его обильными остатками морских организмов.

В верхней части разреза санчуговских отложений, отнесенной нами к слою Г, найдены раковины 34 видов моллюсков и усоногих (табл. 6), из числа которых 32 вида обитают в современном Карском море, причем два вида заходят только в его юго-западную часть.

При составлении табл. 6 космополитический вид Saxicava arctica (L.) был включен в группу аркто-бореальных видов, поскольку обитание его за границами бореальной области не имеет в данном случае значения. Пять видов - Trichotropis insignis Midd., Lora harpularia (Couth.), L. decussata Couth., L. schmidti Friele, Turritella reticulata не включены в таблицу, так как их современное распространение недостаточно изучено. Два вида - Cyrtodaria siliqua Spengl. и вымерший вид Cyrtodaria jenisseae Sachs, 1951 - также не внесены в таблицы; первый - вследствие того, что он определялся ошибочно (за С. siliqua принимался новый вид Cyrtodaria jenisseae), второй - из-за неопределенности его распространения в прошлом.

Анализ зоогеографического состава комплекса ископаемых остатков из этой части санчуговских отложений дал следующие результаты:

При таком соотношении различных зоогеографических групп становится очевидным, что ископаемая фауна из верхней части санчуговских отложений имеет скорее нижнеарктический, нежели высокоарктический, облик и стоит ближе к современной фауне окраинных частей арктической области, чем к современной фауне Карского моря.

Анализ зоогеографического состава санчуговской фауны более широкого региона (включающего низовья Енисея, бассейн Пясины и Западный Таймыр) по спискам, помещенным в монографии В.Н. Сакса (1953), выявил очень близкую картину:

Приведенные данные все же неполно характеризуют особенности санчуговской фауны. В видимой в обнажениях части разреза санчуговских отложений наблюдаются своеобразные изменения комплексов по простиранию слоев. В одних местонахождениях встречаются почти чистые арктические комплексы, состоящие из раковин арктических и аркто-бореальных (широко распространенных) видов, в других же местонахождениях, расположенных в тех же частях разреза, нередко недалеко от первых и на тех же абсолютных отметках, появляются комплексы, содержащие раковины субарктических и единичных бореальных видов. Особенно четко постепенная смена комплексов по простиранию слоев прослеживается на побережье Гыданского полуострова около пос. Дорофеевского. Южнее поселка, в обнажениях 17-с и 5-ст найдены раковины арктических видов; преобладают остатки Portlandia arctica (Gray), Joldiella lenticula (Moll.). Севернее мыса Дорофеевского встречаются также захоронения раковин портляндий (обнажения 533-п, 25-с, 532-п). В следующем к северу обнажении комплекс ископаемых видов становится разнообразнее, но еще сохраняет арктический облик; наряду с раковинами широко распространенных видов найдена единичная створка Portlandia arctica (Cray). Еще дальше к северу, на протяжении 2,5 км, расположены пять обнажений, в которых захоронения раковин арктических видов чередуются с местонахождениями остатков моллюсков и усоногих, относящихся к различным зоогеографическим группам, в том числе раковин субарктических видов Balanus hameri Asa, Chlamys islandicus (Mull.) и бореального вида Buccinum undatum L.

Такое чередование ископаемых комплексов различного зоогеографического состава аналогично описанному З.А. Филатовой (1957) чередованию участков с поселениями сообществ морских беспозвоночных различного зоогеографического облика в полосе, переходной между бореальной и арктической областями. Это явление подтверждает приведенную выше общую характеристику палеобиогеографического облика остатков санчуговской фауны из верхней части разреза отложений.

При геологической съемке эти особенности характера и распределения остатков фауны остались вне поля зрения исследователей. Главной задачей в то время была идентификация местных разрезов с опорным разрезом морских межморенных отложений района Усть-Енисейского порта. Поэтому чаще обращали внимание на встречающиеся нередко комплексы остатков арктического облика, а «нехарактерные» комплексы в расчет не принимались.

Остается неясным вопрос: в каком же соотношении находится санчуговская фауна побережий Енисейского залива и низовьев Енисея с санчуговской фауной района Усть-Енисейского порта. Ведь при описании строения межледниковой толщи были приведены геологические дан­ные, свидетельствующие об одновременности формирования основных ее горизонтов как на этих участках, так и в полосе, расположенной между ними.

Прежде всего следует отметить, что комплекс остатков морских моллюсков из нижней части слоя Б в обоих районах, по имеющимся немногочисленным данным, имеет холодноводный, арктический облик. До последнего времени считалось, что и более высокие слои санчуговского разреза района Усть-Порта и Междухетской разведочной площади также содержат только остатки арктической фауны. Первым указанием на неточность этого мнения были упомянутые выше находки раковин субарктического вида Масота baltica (L.) в прибрежных санчуговских песках на р. Большой Лайде (считавшихся одно время морскими аналогами мессовских слоев). Несколько позже В.С. Волкова (1958), на основании исследования видового состава остатков морских моллюсков, выполненного автором, и геологических данных, выделила верхнюю часть санчуговских отложений бассейна р. Большой Хеты в самостоятельные «хетские» слои, содержащие раковины аркто-бореальных, арктических и субарктических видов. Из числа последних были найдены остатки того же вида - Масота baltica (L.).

Приведенные сведения облегчают сопоставления верхней части санчуговских слоев района Усть-Енисейского порта с аналогичными слоями низовьев Енисея по характеру содержащихся в тех и других остатков морских беспозвоночных. Они позволяют искать причину существующих различий в местных условиях накопления отложений и в географическом положении районов. Частая встречаемость раковин арктических моллюсков из родов Joldiella, Portlandia в районе Усть-Енисейского порта, очевидно, является следствием несколько большей глубины бассейна, за счет существования обширных, но неглубоких депрессий дна. Именно к таким понижениям на дне современных нижнеарктических морей приурочены поселения моллюсков высокоарктического облика (Филатова, 1957). Несколько более холодноводный облик санчуговской фауны из отложений окрестностей Усть-Енисейского порта мог сложиться также вследствие того обстоятельства, что эта часть морского бассейна располагалась дальше от основного направления теплых течений, проникавших в Западно-Сибирское межледниковое море и обогревавших лишь ту его часть, на месте которой расположены низовья современного Енисея и побережья залива. В этом отношении район Усть-Порта мог находиться в положении современного Белого моря, лежащего южнее Мурманского побережья Баренцева моря, но заселенного гораздо более холодноводной фауной.

Казанцевские слои

В районе исследований установлено 55 местонахождений раковин морских моллюсков, усоногих и брахиопод в казанцевских слоях. К ним, по мнению автора, следует добавить, по крайней мере, две трети из 62 местонахождений, относившихся ранее к каргинскому горизонту.

Уже внешний облик казанцевских местонахождений указывает на резкое изменение условий существования морских животных. Отложения обильно насыщены раковинами моллюсков и усоногих; нередко встречаются целые прослои ракуши. Осыпи обнажений казанцевских слоев сплошь усеяны створками раковин и даже издали заметны по светлому тону. Эту особенность отложений подметил еще И.А. Лопатин (1897), писавший о том, что в верхней трети естественных обнажений (т.е. как раз в той их части, где залегают казанцевские слои) остатки фауны исключительно обильны. Кроме того, раковины моллюсков и усоногих в казанцевских слоях становятся более массивными, плотными, нередко имеют блестящую, как будто полированную внутреннюю поверхность.

По видовому составу казанцевский комплекс почти вдвое богаче санчуговского и насчитывает 59 видов (см. табл. 6). Исключительно многочисленны щитки балянусов, почти не встреченные в санчуговских отложениях, более многочисленны и разнообразны раковины гастропод. Широко распространены раковины мелководных субарктических видов, из числа которых остатки пяти видов: Balanus hamieri (Asc), Amaura condida Moll., Neptunea despecta L., Mytilus edulis L., Waldcheimia cranium (Mull.) появляются впервые в казанцевских слоях. Из 59 видов, найденных в казанцевских слоях, 13 не встречаются в современном Карском море и 3 обитают только в его юго-западной части.

Анализ зоогеографического состава казанцевской фауны, по сборам из 55 естественных обнажений, дал следующие результаты: 5% высокоарктических видов, 24% арктических, 11% преимущественно арктических, 36% аркто-бореальных, 16% субарктических и 8% бореальных видов.

Такое соотношение различных групп позволяет наметить как определенную, довольно тесную преемственную связь казанцевской фауны с фауной верхней части санчуговских отложений, так и существенное отличие ее от последней, выражающееся в возрастании роли умеренно-тепловодных (бореальных и субарктических) видов (на 5% в каждой группе), и уменьшении числа холодноводных форм (на 18%).

Изменяется и основное ядро фаунистического комплекса. Если в санчуговских слоях основной группой являлись арктические (панарктические) виды (36%), то в казанцевской то же значение приобретают широко распространенные аркто-бореальные виды (36%).

Казанцевской фауне присущи иные массовые виды. Если верхние слои санчуговских отложений содержат многочисленные раковины Cardium ciliatum Fabr., Macoma calcarea (Chemn.), то в большинстве местонахождений казанцевской фауны основу ископаемых сообществ составляет Astarte borealis (Chemn.).

Особенно показательно совпадение максимума обилия остатков фауны с появлением в казанцевских слоях раковин ярких представителей бореальной группы, совершенно не встречавшихся в санчуговских отложениях: Lacuna pallidula Da-Costa, Cyprina islandica L., Zirphaea crispata L. Это явление, значение которого для стратиграфического расчленения морских четвертичных слоев Енисейского Севера впервые было раскрыто В.Н. Саксом (1940, 1945в), позволяет относить формирование казанцевских слоев ко времени межледникового климатического оптимума. Сами же виды Cyprina islandica L., Zirphaea crispata L., присущие исключительно казанцевским слоям, становятся местными руководящими формами казанцевских слоев или, по терминологии В.П. Гричука (1960), показательными видами.

Несмотря на усиление роли умеренно-тепловодной группы в составе казанцевской фауны, последняя не является типичной бореальной фауной. В казанцевских слоях не встречено ни одного местонахождения, в котором бореальные виды были бы руководящими (в биоценозном смысле) видами ископаемых сообществ. Даже в лучших местонахождениях раковины их встречаются в резко подчиненном количестве. Нередко они и вовсе отсутствуют, на что указывал в свое время В.Н. Сакс (1945а). Чаще остатков других бореальных видов встречаются раковины Cyprina islandica L., находки же раковин Zirphaea crispata исключительно редки, и на всей интересующей нас территории они обнаружены только в 4-х пунктах. Остатки Cardium edule L., раковины которого найдены в казанцевских слоях юго-западной и восточной частей Гыданского полуострова В.С. Ломаченковым и Г.А. Значко-Яворским в 1951-1954 гг. и в западной части Таймырской низменности К.Н. Белоусовым и Н.П. Семеновым в 1961-1963 гг., вообще не найдены в исследованном районе. Бореальный элемент в казанцевской фауне лишь присутствует, но никогда не играет существенной роли.

Казанцевская фауна оказывается близкой к современной фауне арктических окраин бореальной области, населенных в пределах верхней - средней сублиторали сообществами, обедненными бореальным элементом. Полные аналоги казанцевской фауны отсутствуют среди группировок, населяющих современные северные моря. Ближе всего она стоит к фауне Канинского мелководья в Баренцевом море, где еще встречается единично Cyprina islandica L., а количество видов бореального происхождения падает до 10,5% (Филатова, 1957).

Имеющийся в нашем распоряжении материал не позволяет уверенно проследить изменения в составе фауны по разрезу самих казанцевских слоев. В верхней их части, обнажающейся на р. Поперечной (бассейн р. Гольчихи) и в низовьях р. Мезениной, встречаются в массе раковины Mytilus edulis L., Macoma baltica (L.), субарктических верхнесублиторальных видов, указывающих на обмеление бассейна. Это позволяет с известной долей условности считать, что изменение казанцевской фауны в исследованном районе происходило так же, как и в окрестностях Усть-Енисейского порта (Сакс, 1945). Изменения эти являются в данном случае следствием общих перемен в фациальной обстановке и не могут служить указанием на ухудшение климатических условий. Оба вида являются руководящими формами биоценоза, населяющего прибрежья современных бореальных морей, и проникают в арктические моря вплоть до окраин высокоарктической подобласти (Байдарацкая губа). Характерно, что к остаткам этих видов в казанцевских слоях не примешиваются раковины верхнесублиторальных арктических форм Cyrtodaria kurriana Dunk., Portlandia arctica (Cray) var. aestuariorum Moss., как это имеет место на опресненных мелководьях современного Печорского моря (по сборам Н.Г. Загорской (1958 г.), определенным автором) или в разрезах верхнечетвертичных хетских слоев на р. Большой Хете (по коллекции В.С. Волковой (1957 г.), исследованной автором). Вероятно, сравнительно благоприятные температурные условия, существовавшие в казанцевское время, сохранялись вплоть до отложений слоев с раковинами верхнесублиторальных видов в начале общей регрессии моря.

Казанцевская фауна в целом в отличие от санчуговской более однородна в различных районах Енисейского Севера (Сакс, 1951а). Все же, как уже указывалось выше, при описании казанцевских слоев Усть-Енисейского порта, бореальный элемент выражен там слабее и представлен всего одним видом Cyprina islandica L. Этот же вид остается единственной бореальной формой в казанцевских слоях бассейнов рек Большой Хеты и Турухана, т.е. в отложениях всей юго-восточной окраинной части казанцевского бассейна в Западной Сибири. Возможно, что в этом случае проявилась та же самая тенденция, которая была отмечена при описании фауны санчуговских слоев: усиление «холодноводности» комплекса на окраинах бассейна, удаленных от открытых частей моря, испытывавших влияние теплых атлантических вод. Правда, тенденция эта выражена в казанцевских слоях слабо.

О различиях между санчуговской и казанцевской фауной

Различия между санчуговской и казанцевской фауной, установленные В.Н. Саксом (1940а, 1945а, 1951б, 1953), имели большое значение для успешного расчленения морских отложений Енисейского Севера. Причиной этих различий вполне оправданно считалось и считается существенное улучшение климатических условий в казанцевское время. Значительно меньшее внимание уделялось, на наш взгляд, другой причине - изменению фациальной обстановки. То, что казанцевские отложения - осадки значительно более мелководного моря, известно достаточно давно. Однако далеко не все исследователи учитывают, какое значение это имело для изменения видового состава фауны.

Прежде всего, обмеление моря в казанцевское время вызвало резкое изменение биотопов, и уже вследствие одного этого - видовой состав фауны должен был существенно измениться за счет смены основных биоценозов. Это явление неизбежно наступило бы и без каких бы то ни было климатических изменений. Во-вторых, обмеление моря создавало очень благоприятные условия для появления и расселения умеренно-тепловодных (бореальных) видов даже при небольшом повышении температур. Известно, например, что современная граница бореальной области в мелководной полосе (литораль - верхняя сублитораль) выдвигается в глубь арктических морей по крайней мере на 500-600 км далее ее положения в средней - нижней сублиторали.

Следовательно, при сравнении казанцевской фауны с санчуговской следует в первую очередь отделять те изменения, которые происходят за счет различий в фациальной обстановке, от изменений, вызванных колебаниями температуры морских вод. Это в известной степени достигается тем, что мы сравниваем не столько видовой, сколько зоогеографический состав обеих фаун. Совершенно необходимо учитывать, что само изменение фациальной обстановки резко усиливало в данном случае тот эффект, который давало общее улучшение климатических условий. Это обстоятельство нужно иметь в виду при палеоклиматических реконструкциях, так как для точного определения стратиграфических рубежей климатические факторы следует брать только в чистом виде.

Различие между санчуговской и казанцевской фауной не следует понимать как контраст между фауной высокоарктической и бореальной. Между тем такое толкование нередко приходится слышать при обсуждении основных вопросов стратиграфии четвертичных отложений Севера Сибири.

Различия между казанцевской фауной и комплексом фауны из той части разреза санчуговских отложений, которая выходит в обнажениях, соответствуют различиям между нижнеарктической фауной и фауной переходной зоны, лежащей на границе бореальной области с нижнеарктической подобластью в современных морях.

Различия между санчуговской и казанцевской фауной особенно четко проявляются в районе Усть-Енисейского порта благодаря «повышенно-холодноводному» (за счет местных причин) облику санчуговской фауны. В отложениях северо-западной окраины Таймырской низменности и северо-восточного побережья Гыданского полуострова они выражены не столь резко; отчетливее проступают общие черты этих двух комплексов, яснее их преемственность.

О каргинской морской фауне

В разделе «О каргинских морских и аллювиальных слоях» были рассмотрены геологические данные, являвшиеся в свое время основанием для выделения каргинского горизонта в качестве самостоятельного геологического тела.

Такому же анализу следует подвергнуть и ископаемый комплекс морской фауны, вошедший в литературу под названием каргинской фауны.

Первые находки раковин морских моллюсков в слоях, которые впоследствии получили название каргинских, были сделаны В.Н. Саксом в 1939 г. в разрезе правого берега Енисея севернее устья р. Казанцевой (обнажение 224/32-с, 74-т). Из этих отложений были собраны и определены В.Н. Саксом раковины следующих видов:

В другой статье В.Н. Сакса (1945а), посвященной результатам исследований Таймырской низменности, указаны характерные черты каргинской фауны - отсутствие Cyprina islandica L., Cyrtodaria siliqua Spengl. ( = C. jenisseae Sachs). В стратиграфической схеме, приложенной к той же работе, в качестве характерной каргинской формы указана Hemithyris (Rhynchonella) psittacea Gmelin.

В более поздних геологических отчетах В.Н. Сакса, А.П. Пуминова и С.А. Стрелкова, а также в монографиях В.Н. Сакса (1951, 1953) и С.А. Стрелкова (1951) приведены обширные списки раковин видов, встреченных в каргинских морских отложениях, и дана общая палеобиогеографическая характеристика каргинской фауны Енисейского Севера.

По данным этих исследователей, каргинская морская фауна представляла собой комплекс широко распространенных арктических и субарктических видов. Бореальный элемент в каргинской фауне был представлен очень слабо. Остатки бореальных видов, характерных, для казанцевских слоев - раковины Cyprina islandica L., Zirphaea crispata L. в каргинских отложениях отсутствуют. Каргинский комплекс фауны холодноводнее казанцевского, но тепловоднее санчуговского за счет субарктического элемента.

В специальной работе, посвященной четвертичным двустворчатым моллюскам Полярного бассейна, В.Н. Сакс (1951б) описал новую разновидность Astarte borealis (Chemn.) var. jenisseae как форму, присущую исключительно каргинским морским слоям Енисейского Севера.

Так оформилось представление о каргинской фауне, имеющей свой собственный палеобиогеографический облик и даже свой особый подвид.

Проведенный нами сравнительный анализ зоогеографического состава каргинской и межледниковой (в целом) фауны широкого региона, включающего низовья Енисея, бассейн р. Пясины и Западный Таймыр (по данным В.Н. Сакса, 1953), показал, что удельное участие различных зоогеографических групп в обоих комплексах почти тождественно (табл. 7).

Распределение остатков морской фауны из межледниковых и каргинских отложений по зоогеографическим группам

Предпринятое автором сравнение видового состава каргинской и межледниковой фауны (табл. 8) показало, что 64 вида являются общими, 1 вид и 1 разновидность встречены только в каргинских слоях и 18 видов, известных в межледниковых отложениях, не найдены в каргинских.

Из двух форм, раковины которых найдены только в каргинских слоях, преимущественно арктический вид Margarites olivaceus (Brown) не показателен и раковины его встречены единично, так что отсутствие его остатков в межледниковых слоях очевидно случайно. Разновидность же Astarte borealis (Chemn.) var. jenisseae Sachs являлась, по В.Н. Саксу, характерной каргинской формой.

Из 18 видов, раковины которых найдены только в межледниковых слоях, 12 видов (подвидов) - Amaura candida Moll. Buccinum fragile G.О. Sars, Neptunea despecta L. var. carinata Perm., Sipho lachaesis Morch., Lora decussata Couth., L. impressa Beck., Joldiella intermedia (M. Sars), Musculus discrepans (Gray), Modiola modiolus (L.), Cyrtodaria kurriana Dunk., Thracia truncata Brown, Waldheimia cranium Mull. - крайне редки (единичные находки) и не играют сколько-нибудь заметной роли в комплексе фауны. Кроме того, эти 12 видов принадлежат разным зоогеографическим группам (3 субарктических, 3 аркто-бореальных, 6 арктических), так что отсутствие или присутствие их остатков фактически не влияет на роль какого-либо зоогеографического элемента в комплексах ископаемой фауны. Остальные 6 видов находятся «на особом положении». Во-первых, четыре вида - бореальные Cyprina islandica L., Zirphaea crispata L., Mya arenaria L. и арктическая Joldiella lenticula (Moll.) - являются местными руководящими формами казанцевских и санчуговских слоев, и отложения определялись как межледниковые уже по одному присутствию их раковин. Во-вторых, два вида - Cyrtodaria siliqua Spengl., С. jenisseae Sachs (собственно говоря, один вид после идентификации их, произведенной В.Н. Саксом в 1951 г.) - также считались специфическими межледниковыми видами и находки их раковин имели фактически то же значение.

К тому же выводу приводит исследование каргинской морской фауны северо-западной окраины Таймырской низменности и северо-восточного побережья Гыданского полуострова. К сожалению, в этом районе (как и на всем Енисейском Севере) практически ни один исследователь не указывает сплошных разрезов, в которых выделялись бы одновременно и каргинские и межледниковые слои с богатыми остатками морской фауны, так что приходится рассматривать ее состав в общем виде, имея в виду комплексы фауны, отнесенные к стратиграфическим подразделениям в целом, а не комплексы из конкретных разрезов. Остатки морских беспозвоночных из единственного сводного разреза обнажений 31-33 и 301-с на Гыданском берегу Енисея, описанного В.Н. Саксом, были рассмотрены выше.

При сравнении видового состава каргинской и межледниковой фауны в этом районе, на первый взгляд, как будто выявляются заметные расхождения. Из 77 видов, остатки которых найдены здесь, 48 являются общими, 6 встречены только в каргинских слоях и 23 - только в межледниковых. Рассмотрим две последние группы (см. табл. 8). В первую входит шесть видов (подвидов): Puncturella noachina (L.), Margarites olivaceus (Brown), Bussinum glaciale L., Lora exarata (Mull.), Propeamussium groenlandicum (Sow.), Astarte borealis var. jenisseae Sachs. Из их числа остатки 5 видов встречены единично (обычно в одном местонахождении), при этом раковины четырех видов встречены и в каргинских и в межледниковых слоях прилегающих территорий. Уже одно это ставит их специфичность под сомнение.

В результате существенное отличие сводится лишь к присутствию в семи местонахождениях раковин Astarte borealis (Chemn.) var. jenisseae Sachs.

Из 23 видов второй группы 14 входят в ту группу из 18 видов, состав которой уже рассматривался выше, а остатки 9 видов встречены как в каргинских, так и в межледниковых отложениях смежных районов (Solariella obscura Couth., Natica tenuistriata Dautz., Sipho islandicus (Chemn.), Turritella reticulata Migh. et Adams., Portlandia arctica (Gray), Joina hyperborea Torrell, Bathyarca glacialis (Gray), Thyasira flexuosa (Mont.), Axinopsis orbiculata G.O. Sars).

Если удалить из числа 23 межледниковых видов характерные формы казанцевских и санчуговских слоев (7 видов), то остающиеся 16 видов распределятся опять-таки по различным зоогеографическим группам: 2 высокоарктических вида, 6 арктических, 5 аркто-бореальных и 3 субарктических.

В конечном счете расхождения оказываются либо несущественными для зоогеографической структуры ископаемых комплексов, либо выражаются в присутствии в межледниковых слоях раковин видов, которые заведомо считались руководящими для санчуговских или казанцевских слоев.

Сравнение каргинского комплекса (55 видов) с санчуговским (36 видов) обнаруживает некоторые различия (табл. 8).

Во-первых, в каргинских слоях отсутствуют остатки 8 видов, преимущественно холодноводных, обычных для санчуговских слоев: Joldiella lenticula (Moll.), J. intermedia (M. Sars), Bathyarca glacialis (Gray), Joldia и др. Во-вторых, каргинский комплекс оказывается почти вдвое богаче санчуговского и, кроме 28 общих с последним видов, содержит еще 27 видов из различных зоогеографических групп, в том числе 12 холодноводных видов, 10 широко распространенных (аркто-бореальных), 3 субарктических, 1 бореальный и одну «специфически каргинскую» форму Astarte borealis (Chemn.) var. jenisseae Sachs.

Сравнение каргинской (55 видов) и казанцевской (66 видов) фаун (см. табл. 8) выявляет их значительное сходство: общими оказываются уже 47 видов. Различными являются 8 и 19 видов. Только в каргинских слоях найдены раковины 8 форм, из которых остатки 6 видов встречаются и в межледниковых отложениях смежных территорий, одного вида Margarites olivaceus (Brown.) - вообще редки, остальные принадлежат все той же разновидности Astarte borealis (Chemn.) var. jenisseae Sechs.

Из 19 видов, остатки которых найдены только в казанцевских слоях, раковины 7 видов найдены в каргинских отложениях соседних районов. Остающиеся 12 видов включают два считавшихся специфически межледниковыми (Cyrtodaria sp. sp.) и три характерных казанцевских вида. Остатки семи видов - Amaura candida Moll., Neptunea despecta, (L.) va carinata Perm., Lora impressa Beck., Musculus discrepant (Gray), Thracia truncata Brown., Cyrtodaria karriana Dunk., Waldheimia cranium Mull. - встречены в единичных местонахождениях (1-3), а сами виды принадлежат к разным группам (2 субарктических, 2 аркто-бореальных, 3 арктических).

Показательно сравнение распространенности раковин видов, встречающихся в каргинских и казанцевских слоях (см. табл. 8). При вполне сопоставимом (55 и 62) числе местонахождений, частота встречаемости остатков большинства видов оказывается весьма близкой. Одновременно выявляется существенное различие между частотой встречаемости раковин в санчуговских и каргинских слоях.

Особенно отчетливо сходство каргинской и казанцевской фауны выявляется при сопоставлении их зоогеографического состава с учетом встречаемости остатков основных групп видов (табл. 9).

Результаты анализа видового состава и зоогеографической структуры каргинского комплекса фауны указывают, таким образом, на близость последнего к комплексу казанцевских слоев.

Существенное различие между ними выражается в отсутствии в каргинской фауне Cyrtodaria jenisseae Sachs ярких представителей бореальной фауны и наличии особого вариетета Astarte borealis (Chemn.) var. jenisseae Sachs. Однако различие это, по нашему мнению, является результатом того, что, при неопределенности геологического положения слоев с остатками морской фауны, само разделение их на каргинские и межледниковые производилось в соответствии с существовавшей схемой, и данные о наличии или отсутствии того или иного характерного вида играли решающую роль. Если учесть при этом, что большая часть казанцевских местонахождений не содержит ни остатков бореальных видов, ни раковин ископаемых Cyrtodaria, т.е. практически ничем не отличается от каргинских, то весьма вероятным будет предположение, что местонахождения такого типа и послужили базой для выделения самостоятельного каргинского комплекса морской фауны. Таким образом, в результате сознательного исключения местонахождений с остатками характерных видов сложился тот «промежуточный» облик каргинской фауны, с которым мы встречаемся в литературе.

Остановимся еще на некоторых обстоятельствах, позволяющих отказаться от выделения каргинской морской фауны.

Согласно палеогеографическим представлениям В.Н. Сакса (1945а, 1951, 1953), Каргинское море было бассейном ингрессионным. Соответственно должна была существовать значительная зона опресненных мелководий с характерной солоноватоводной фауной. Однако следов такого явления не наблюдается. Даже на Енисее, в полосе, где намечался переход каргинских морских слоев в аллювиально-дельтовые (обн. 224/32-с, см. выше), состав ископаемой фауны свидетельствует о нормальной для северных морей солености вод. Местонахождения остатков прибрежных мелководных видов (массовые скопления раковин Mytilus edulis L., Macoта baltica (L.), относившиеся ранее к каргинским слоям, ничуть не многочисленнее, чем в казанцевских отложениях. При этом они совершенно не отличаются от последних по видовому составу, хотя вполне резонно было бы ожидать появления остатков арктических солоноватоводных видов, по крайней мере раковин Cyrtodaria kurriana Dunk, (вообще не найденных в каргинских слоях).

Подтверждение выдвинутой нами точки зрения принесли исследования последних пяти лет. В тех районах, где ранее выделялись наиболее характерные участки распространения каргинских морских слоев, были собраны раковины показательного казанцевского вида Cyprina islandica L. В 1955 г. В.С. Ломаченков нашел их в бассейнах нижнего течения рек Агапы и Янгоды (Посой), подтвердив сведения В.П. Кочконогова, в достоверности которых сомневался В.Н. Сакс (1945а). В 1957, 1958 и 1960 гг. автор обнаружил многочисленные хорошо сохранившиеся раковины того же вида у основания обнажений правого берега Енисея между устьем р. Казанцевой и мысом Каргинским, в том числе у обнажения 224-с - 74-т, упоминавшегося в начале раздела, а также наблюдал их залегание in situ в разрезах по южным притокам р. Муксунихи.

Все эти данные укрепляют уверенность в том, что особого комплекса каргинской морской фауны не существует.

Остается вопрос о показательных (руководящих) каргинских формах. После находки раковин Hemithyris (Rhynchonella) psittacea в межледниковых слоях, В.Н. Сакс (1953) не упоминает о ней, как о характерной форме. В том, что остатки этого вида действительно присутствуют в межледниковых отложениях, автор убедился, исследуя в 1957 г. разрез казанцевских слоев (обн. 89-т) у пос. Караул, в котором раковины Hemithyris psittacea встречаются с оценкой «нередко».

Astarte borealis (Chemn.) var. jenisseae Sachs в соответствии с нашими представлениями становится не только показательной, но и руководящей (в палеонтологическом понимании) формой казанцевских .слоев.

Пересмотр возраста пачки глин, залегающих в средней части разреза 25-40-метровой (каргинской) террасы около Усть-Порта и Малой Хеты, и восстановление прежних представлений В.Н. Сакса (1939, 1945, 1951) об их морском или лагунном происхождении позволили предполагать, что могут быть найдены местонахождения сартанской морской фауны.

В 1963 г. во время полевых исследований в низовьях Агапы автор установил ряд таких местонахождений, приуроченных к пескам и глинам, слагающим верхнюю часть разрезов 25-метровой террасы. Поверхность террасы имеет отметки 45-50 м над уровнем моря. Некоторые из них были еще в 1954 г. найдены В.С. Ломаченковым и отнесены к верхней части санчуговских слоев. Наблюдения 1963 г. показали, что пески и серые глины с Portlandia arctica (Gray), Portlandia arctica siliqua Reeve залегают на размытой поверхности позднеказанцевских морских алевритов и не перекрыты позднейшими накоплениями. Аналогами их в бассейне Пясины являются, по-видимому, глины с такой же фауной, слагающие 50-метровую (по абсолютным отметкам поверхности) террасу у подножия Зольных гор (Сакс, 1945а).

Судя по этим еще немногочисленным данным, сартанская фауна имеет высокоарктический облик, состоит из довольно однородных и бедных по составу ископаемых ценозов типа Portlandia arctica - P. siliqua, характерных для заливов современных высокоарктических морей (Филатова, 1957б).

Намечающиеся особенности сартанской морской фауны вполне соответствуют представлению об ингрессионном характере бассейна, в котором она обитала, и суровых температурных условиях сартанского века.

Об остатках морской фауны из послеледниковых отложений

Единственный материал, которым мы располагаем для суждения о характере остатков морской фауны в молодых, послеледниковых, отложениях, сводится к упоминанию Ю.Л. Рудовица (1939) о присутствии раковин Portlandia arctica (Gray) в отложениях 7-8-метровой террасы южнее мыса Макаревича. Вероятно, Ю.Л. Рудовиц пользовался данными М.Н. Парханова. Однако в работе последнего (Парханов, 1939) есть только упоминание о межледниковых «бореальных» глинах с раковинами Portlandia arctica (Gray), обнажающихся на этом участке у самого уровня залива. Если у Ю.Л. Рудовица были какие-либо другие данные, то остатки морской фуаны из 7-8-метровой террасы могут указывать на условия, близкие к современным, т.к. упомянутый вид широко распространен среди современной бентальной фауны открытых частей Енисейского залива.

Ни на побережьях залива, ни на всем Енисейском Севере пока не найдено местонахождений с остатками голоценовой морской фауны, которые могли бы свидетельствовать о морских отложениях послеледникового теплого времени, подобных найденным в дельте Оленека К.П. Кривулиным (Троицкий, 1961).

* * *

Исследование состава и особенностей остатков морской фауны из четвертичных отложений позволяет дать некоторым слоям биостратиграфические характеристики (табл. 10), а также наметить основные тенденции изменения фауны главным образом за тот отрезок геологической истории, который начался после освобождения Енисейского Севера от материковых льдов максимального оледенения и закончился денудационным циклом, предшествовавшим зырянскому оледенению.

В исследованном районе, как и на всем севере Сибири, нет морских отложений неогеновой системы. Вероятно, они вообще не отлагались в пределах современной суши. Находка раковины Lingula hians Swainson, определенной А.П. Ильиной (Рябухин, 1939) из санчуговских глин Усть-Енисейского порта, настолько противоречит всему остальному геологическому материалу, что вполне вероятна ошибочность определения. Поэтому более поздняя морская фауна должна рассматриваться как миграционная.

Сведения о досамаровской морской фауне Енисейского Севера (Сакс, 1953), как и о самих морских отложениях этого возраста, чрезвычайно малочисленны и, на наш взгляд, неубедительны.

Морская фауна, появившаяся после полной или частичной рецессии максимального оледенения, мигрировала, по-видимому, из двух областей: из свободных ото льдов окраин Центрального полярного бассейна и из северной части Атлантического океана. Судя по отсутствию в отложениях остатков восточноарктических видов, иммиграции из морей восточного сектора Арктики не было. Приток атлантического элемента особенно очевиден для казанцевского времени; ареалы умеренно тепловодных видов протягивались в то время один за другим с запада на восток, располагаясь в порядке их «относительной тепловодности». Так, например, Cardium edule L. не доходил 50 км до границ района исследований; восточная граница ареала Zirphaea crispata L. проходила в его пределах, в истоках р. Моховой, a Cyprina islandica L. расселялась еще на 350 км далее к востоку (Лаврова и Троицкий, 1960).

Изменение зоогеографического облика комплексов ископаемой фауны и их структуры по разрезу межморенной толщи морских отложений (табл. 10) выявляет картину последовательного возрастания величины смещения зоогеографических границ (по сравнению с современным их положением). Эта величина была близка к нулю в начальные этапы формирования морских слоев, увеличивалась до 600 км во время накопления верхних горизонтов санчуговских отложений и достигала 1500 км в казанцевское время.

Соответствующее этим изменениям повышение температур морских вод должно было происходить в пределах от возможных отрицательных значений в начале трансгрессии до +2—3° С (по крайней мере в течение большей части года) в казанцевское время.

Арктический облик остатков фауны из нижней половины межморенных морских отложений позволяет допускать формирование некоторой их части в позднеледниковое время, наступившее после или во время рецессии максимального оледенения, как это и предполагала М.А. Лаврова (1946), писавшая о позднерисском облике санчуговской фауны. Мы говорим лишь о возможности такой точки зрения. Географическое положение Енисейского Севера, омываемого водами, населенными высокоарктической фауной, исключает возможность выявления по остаткам ископаемых морских моллюсков, усоногих и брахиопод эпох более холодных, чем современная.

Определенная и неизменная направленность изменений в характере местной морской фауны позволяет полагать, что отложения, заключающие ее остатки, сформировались на протяжении единого этапа улучшения климатических условий. При этом наблюдается лишь восходящая ветвь климатического цикла, так как разрез межморенных отложений завершается морскими слоями, отложившимися в фазу климатического оптимума.

Более поздние морские отложения, по которым можно было бы проследить изменения характера остатков фауны, отражающие похолодание, предшествовавшее зырянскому оледенению, не найдены в исследованном районе. По-видимому, такие слои будут установлены в 80 км восточнее границы, в низовьях р. Агапы, где в 1963 г. автор наблюдал позднеказанцевские алевриты, лежащие над песками с Cyprina islandica L. и не содержащие уже раковины бореальных видов.

Отсутствие зырянских морских слоев, скудость сведений о сартанской фауне и недостаточная определенность данных о послеледниковых (голоценовых) морских отложениях не позволяют проследить соответствующие климатические ритмы.

Некоторые межрегиональные сопоставления

 Изменение комплексов остатков фауны по разрезу морских слоев, залегающих между моренами максимального (самаровского) и последнего (зырянского) оледенений равнин, установленное на Енисейском севере В.Н. Саксом и прослеженное нами на материале одного из районов, имеет, как показывают исследования последних лет, очень важное значение для сопоставления межморенных морских слоев арктических побережий Сибири с аналогичными отложениями Севера Европейской части СССР.

До последнего времени существовало мнение, что тепловодные виды появились в Беломорском и Печорском бассейнах с самого начала трансгрессии и остатки их встречаются почти по всему разрезу межморенных морских слоев, за исключением самых верхних горизонтов (беломорские слои), а также отдельных пачек, отложившихся в неблагоприятных для их обитания фациальных условиях (Лаврова, 1937, 1946, 1949; Лаврова и Троицкий, 1960). В отложениях же Западно-Сибирского и Таймырского бассейнов остатки тепловодных видов находили только в самой верхней части разреза морских отложений (в казанцевских слоях) (Сакс, 1940, 1945, 1951, 1953). Соответственно можно было говорить о североевропейском и сибирском типах распределения остатков фауны по разрезу межморенных слоев. Различие объяснялось относительной суровостью климатических условий межледниковья на севере Сибири. Предполагалось, что бореальные виды смогли проникнуть туда только в фазу общего обмеленпа моря, благодаря усилившемуся прогреванию мелководий.

Предпринятое автором в 1960 г. исследование остатков морских моллюсков, собранных геологами М.И. Орловым, В.С. Кравец, Ю.И. Климовым и сотрудниками Нарьянмарской геологоразведочной экспедиции из керна первых скважин, пройденных в бассейне р. Печоры, и из естественных обнажений, позволило несколько изменить сложившиеся ранее представления.

Прежде всего, оказалось, что естественные обнажения вскрывают лишь верхнюю часть разреза морской толщи, уходящей своим основанием глубоко под уровень рек. Совершенно иным оказался и облик остатков фауны, заключенных в нижней части разреза, недоступной прежде для исследователей.

В глинах и глинистых алевритах, пройденных скважинами около поселков Усть-Цильма (скв. 1-РДО) и Хангурей (скв. 10), на глубине от 3 до 40 м ниже уровня моря содержатся по преимуществу раковины арктических видов, единично широко распространенных. Особенно характерны находки многочисленных створок Joldiella lenticula (Moll.), глубоководной J. fraterna Verr. et Busch., Propeamussium groenlandicum (Sow.). Полностью отсутствуют раковины бореальных и даже субарктических видов, обитающих в современном Печорском море. Эти слои могут быть сопоставлены с «позднерисскими» морскими отложениями Индигской бухты и северных склонов Тимана (Лаврова, 1946).

Иной комплекс остатков встречен в глинах, выходящих у самого уровня р. Печоры (около 2-4 м под уровнем моря), в основании обнажения «Вастьянский конь». Там найдены раковины 14 видов, 10 из которых относятся к аркто-бореальной группе, 3 - к арктической и 1 - к бореальной. Наиболее многочисленны раковины двух видов, обитающих в средней сублиторали современных морей - арктического Cardium ciliatum Fabr., аркто-бореального Nucula tenuis (Mont.). Из остатков бореальных моллюсков найдены только раковины Neptunea despecta L. Этот комплекс можно считать переходным между залегающим ниже уровня моря комплексом остатков арктической фауны и комплексом остатков бореальной фауны, заключенным в песках, алевритах и глинах, обнажающихся по р. Суле на высоте от 15 до 45 м выше уровня моря. Состав последних хорошо известен по работам А. Штукенберга (1874) и М.А. Лавровой (1949). Отметим лишь, что в рядовых образцах из сульских разрезов раковины бореальных моллюсков Cyprina islandica L., Spisula elliptica Brown, составляют основную массу сборов и насчитываются сотнями штук.

Исследование остатков морских моллюсков и усоногих из новых местонахождений позволило наметить определенную смену комплексов по разрезу и выделить 3 биостратиграфические (палеобиогеографические) зоны, для каждой из которых показательны раковины определенных видов (снизу вверх):

I - зона Joldiella lenticula - Propeamussium grocnlandicum (скважины у поселков Усть-Цильма, Хангурей, Хорей-Вер, Конко-Вер);

II - зона Nucala tenuis - Cardium ciliatum (основание обнажения «Вастьянский конь»);

III - зона Cyprina islandica - Spisula  elliptica (верхняя часть разреза «Вастьянский конь», р. Сула).

Эти виды характеризуют соответствующий зоогеографический облик остатков морских беспозвоночных из каждой зоны:

I зона - остатки арктической фауны; II зона - остатки нижнеарктической фауны; III зона - остатки бореальной фауны.

Смещение зоогеографических границ (по сравнению с современным их положением), соответствующее переменам в облике остатков фауны, может быть примерно оценено как отрицательное (— 400 км) для первой зоны, близкое к 0 для второй и положительное (более + 500 км) для третьей.

Таким образом, изменение в характере остатков фауны по разрезу морских слоев бассейна р. Печоры оказывается однотипным с их изменением на Енисейском Севере (см. табл. 10). Соответственно появляется возможность прямой корреляции морских межморенных отложений этих двух районов. Исчезает некоторая натянутость в объяснении причин существования североевропейского и сибирского типов распределения остатков фауны, исчезает и само представление о существовании этих двух категорий.

Зона Cyprina islandica - Spisula elliptica оказывается полным аналогом казанцевских слоев Западной Сибири, зона Nucula tenuis - Cardium ciliatum, вероятно, соответствует низам верхней части разреза санчуговских слоев, а зона Joldiella lenticula - Propeamussium groenlandicum отвечает нижней их части. При этом следует заметить, что сохраняется не только взаимное положение слоев с различными по характеру остатками фауны, но и их расположение по отношению к уровню моря.

Вполне возможно, что при бурении скважин в бассейнах рек Двины, Мезени, Пинеги под хорошо известными морскими слоями с остатками бореальной фауны будут найдены и более ранние морские арктические слои. Это создаст возможность более широких сопоставлений разрезов межморенных морских отложений. Если учесть при этом, что почти на всех побережьях северных морей морские межморенные слои составляют большую часть разреза четвертичных отложений, станет ясным значение подобных корреляций для выработки единой схемы стратиграфического расчленения последних.

ОСТАТКИ ФОРАМИНИФЕР И ОСТРАКОД

Раковинки фораминифер найдены в мессовских и нижней части санчуговских слоев. Раковины остракод встречены в той же части санчуговских слоев. Кроме местонахождений, упоминавшихся при описании отложений, можно отметить буквально единичные находки раковинок Nonion sp., Elphidium sp. в санчуговских суглинках на Гыданском берегу, около пос. Иннокентьевского (обн. 12-п), и остатков Elphidium gorbunovi Stschedrina, Cytherissa sp., С. all naphtatscholana Liv. в одновозрастных слоях бассейнов рек Яковлевой (обн. 188-п, 604-п) и Ащаяха (обн. 330-п).

Общие черты распределения остатков фораминифер и остракод по разрезу санчуговских слоев и списки видовых определений были приведены при описании отложений.

К сожалению, совершенно неудовлетворительное состояние изученности современных фораминифер и остракод северных морей СССР, а также их остатков из четвертичных морских слоев арктических территорий не позволяют использовать эти находки даже для биостратиграфической характеристики отложений, не говоря уже о расчленении последних. Это констатируют М.И. Мандельштам (1960) в новейшей сводке по изученности остракод и 3.Г. Щедрина (1956) - по фораминиферам. 3.Г. Щедрина, подводя итоги изучению фауны фораминифер морей СССР, отмечает две основные нерешенные проблемы: зоогеографическое районирование морей и стратиграфическую корреляцию морских отложений. Препятствием к их разрешению является неразработанность систематики фораминифер, в частности, существование слишком широких видовых объединений. Последнее приводит к «ложному космополитизму» значительной части видов.

В результате такого положения в этой отрасли гидробиологической науки не представляется возможным использовать для сравнения и тот относительно богатый материал, который имеется по фауне фораминифер Карского моря, насчитывающей 127 видов (Щедрина, 1938, 1949, 1956).

Можно лишь отметить, что, по устному сообщению В.Я. Слободина, исследовавшего сборы автора, комплекс остатков фораминифер из морских межморенных отложений района Сопочной Карги близок по общему облику как к комплексам из одновозрастных отложений района Усть-Енисейского порта, так и к комплексам из морских глин, вскрытых скважинами на северо-западе Западно-Сибирской низменности (определения В.А. Басова, Галеркина, 1960 г.) и в бассейне р. Турухана (длины с Joldiella fraterna Verr. et Busch.).

ОСТАТКИ ПРЕСНОВОДНЫХ И НАЗЕМНЫХ МОЛЛЮСКОВ

Сравнительным фоном для палеобиографического анализа остатков пресноводных моллюсков служит почти полное отсутствие последних в составе фауны современных рек и озер исследованного района. При дальнейших исследованиях могут быть найдены не более чем 1-2 современных вида: Pisidium conventus Cless, доходящий до озер Новой Земли и оз. Таймыр, и, возможно, Radix auricularia (L.), расселяющийся, по И.В. Даниловскому (1955), до берегов Ледовитого океана.

В литературе нет сведений о распространении современных пресно­водных моллюсков на Енисейском Севере, что заставляет обратиться к немногочисленным фактам, собранным попутно при геологической съемке.

Как упоминалось выше, по наблюдениям автора, предел массового распространения немногих современных видов лежит в 150-200 км за южной границей исследованного района, совпадая с границей распространения отдельных деревьев. До этого рубежа доходят 3-4 вида, населяющих озера междуречий, и 14 видов, обитающих в русле и пойменных озерах Енисея (табл. 11).

Раковины пресноводных моллюсков найдены только в озерных слоях, отложившихся после рецессии зырянского оледенения. Сам факт нахождения в них раковин, принадлежащих 3-5 видам, уже указывает на климатические условия, несколько более благоприятные, чем современные. Величина смещения границы распространения моллюсков (для времени отложения озерных илов) достигала по крайней мере +250 км.

Малочисленность местонахождений и небольшое число найденных видов не позволяют уверенно установить возраст озерных слоев в границах времени, определенных их геологической позицией. Они могли накопиться и во время межстадиальных потеплений (число которых еще не определено, а проявления не изучены), и в послеледниковое теплое время. Не дает определенного ответа на этот вопрос и сличение видового состава с составом ископаемой конхилофауны из каргинских межстадиальных слоев и голоценовых отложений окрестностей Усть-Енисейского порта, так как раковины найдены там в несколько иных фациях: в аллювии мощной реки (обн. 80-с) и в отложениях мелкого пойменного озерка-лужи (обн. 43-т). Только местонахождение 41-т (озерные илы) могло бы быть сравнимым, если бы не крайная бедность материала (см. табл. 11).

Все же косвенные признаки указывают на то, что слои, содержащие раковины пресноводных моллюсков, отложились до послеледникового климатического оптимума. К числу этих признаков относятся:

а) относительная бедность видового состава;

б) принадлежность раковин ряду видов и разновидностей, характерных, по И.В. Даниловскому (1955), для межстадиальных «вюрмских» (Valvata piscinalis Mull, et var. alpestris Kiist., Pisidium subtruncatum Malm.) или позднеледниковых («аркто-бореальных») слоев Северо-Запада Русской равнины (Gyraulus gredleri stroemi West.);

г) принадлежность раковин к видам, достигающим современных северных пределов распространения пресноводных моллюсков - Radix aurlcularia  (L.), Gyraulus gredleri (Bielz) Gredl., Limnaea stagnalis L. (см. табл. 11) - и отсутствие более теплолюбивых форм;

д) нахождение раковин совместно с остатками мамонтовой фауны (обн. 147-152, 900).

Если это предположение подтвердится в дальнейшем, то следует предпринять поиски озерных слоев с остатками более теплолюбивой конхилофауны, т.е. слоев, отложившихся во время послеледникового климатического оптимума. О том, что такие отложения могут быть найдены, свидетельствует видовой состав остатков из обнажения 43-т (в пос. Малая Хета). Там найдены раковины наземных моллюсков Vertigo alpestris Aid., Retinella hammonis Strom., Zonitoides nitidus Mull., характерных, по И.В. Даниловскому (1955), для послеледниковых отложений атлантического и бореального времени на Северо-Западе Русской равнины. Эта находка, кстати, опровергает мнение И.В. Даниловского (1955) об идентичности облика атлантической (послеледниковой) пресноводной фауны Таймырского полуострова и позднеледниковой фауны Северо-Запада Русской равнины. Мнение это основано на видовом составе остатков пресноводных моллюсков из одного местонахождения на первой надпойменной («атлантической») террасе р. Боганиды.

Фауна пресноводных и наземных моллюсков, остатки которых найдены в послеледниковых слоях Енисейского Севера, являлась фауной миграционной. Ее предшественницей могла быть только позднеказанцевская (также миграционная) фауна, остатки которой нам еще совершенно неизвестны, как неизвестны остатки и более древних местных фаун пресноводных моллюсков. Даже в том случае, если будут найдены отдельные разновозрастные местонахождения, четвертичная история местной пресноводной фауны может быть понята только при детальном исследовании истории фауны более южных и восточных районов Сибири, которые не подвергались ни морским трансгрессиям, ни оледенениям. Вероятно, именно оттуда расселялись до Енисейского Севера пресноводные и наземные моллюски в эпохи, благоприятные для их обитания.

ОСТАТКИ МЛЕКОПИТАЮЩИХ

Кости крупных млекопитающих найдены в 11 пунктах. Большая часть их собрана из осыпей обнажений, но привязка находок к той или иной части разреза достаточно достоверна.

Из осыпей морских дозырянских слоев были собраны позвонок Cetacea (левый берег Енисея в 9 км ниже пос. Дорофеевского) и обломок черепа Cetacea (правый берег Енисея южнее мыса Гостиного). Непосредственно в отложениях найден только позвонок нерпы (Phoca sp., обн. 31-33-с, нижняя часть разреза). Эти находки не имеют биостратиграфического значения и лишь дополняют фациальную характеристику санчуговских слоев.

В озерных отложениях Моховой Лайды (обн. 900-п) найден бивень Mammuthus primigenius (?) Blum. Условия залегания (см. описание озерных отложений) и сохранность кости исключают перенос, так что бивень находится in situ.

В 10-15 км к востоку от этого местонахождения, на левобережье р. Моховой, Г.Н. Кутоманов (1914) производил раскопки останков Mammuthus primigenius Blum, и обнаружил значительное число костей скелета, сухожилия, жировую ткань и шерсть. Определение возраста останков этого мамонта радиоуглеродным методом дало цифру 32 500 лет (Гейнц и Гаррутт, 1964). Труп мамонта, очевидно, залегал на месте захоронения, в таких же зеленоватых пахучих озерных илах, как и бивень в обн. 900-п. Наконец, в том же районе, на р. Синюяха, по рассказам местных жителей ненцев, была найдена тазовая часть трупа мамонта (в память этого события и было дано название реке). Это сообщение не может относиться к находке, обследованной Г.Н. Кутомановым напротив устья р. Синюяха, так как там были найдены передние конечности животного.

Из озерных отложений низины Няйу (обн. 152-г) была собрана челюсть молодого Mammuthus primigenius Blum. (рис. 24), а из осыпи того же обнажения - зуб Equus caballus L. (определения Н.К. Верещагина).

В осыпи обнажения 160-т, расположенного несколько выше обнажения 152-г, по р. Екаряуяха, была обнаружена левая лопатка мамонта. Часть лобной кости черепа мамонта была извлечена из осыпи позднеледниковых отложений в верховьях р. Поеловояха, бивень мамонта - из русла р. Правой Монгоче (Енисейской), прорезающей позднеледниковые озерно-аллювиальные слои.

На пляже оз. Чилку, расположенного среди поля зырянских ледниковых отложений, была найдена часть зуба Ovibos mochatus Zimm. С.А. Стрелков собрал кости Rangifer tarandus L. из осыпей зырянских водно-ледниковых отложений (обн. 107-ст, р. Шамбота, Гыданский полуостров). В.Н. Сакс в 1946 г. нашел череп Bison sp. у основания обнажения 18-с, в районе мыса Дорофеевского.

Все остатки крупных наземных млекопитающих, найденные на месте захоронения, приурочены к самой верхней части разрезов отложений низин. Очевидно, из этих же слоев вымыты кости, найденные в осыпях. Остатки, находившиеся непосредственно на дневной поверхности, также, вероятно, следует отнести ко времени накопления этих осадков.

Если подходить к этим находкам как к палеонтологическим документам, то они дадут очень широкий диапазон возраста отложений: от второй половины среднего плейстоцена до раннего голоцена (Вангенгейм, 1960).

С точки зрения палеобиогеографической они свидетельствуют об условиях по крайней мере не более суровых, чем современные, о существовании открытых ландшафтов с некоторым элементом остепнения (лошадь) и растительности, достаточно обильной для того, чтобы прокормить крупных травоядных. По сведениям А.П. Жузе (1959) и Е.Д. Заклинской (1959), относящимся к местонахождению таймырского мамонта, ландшафтно-географические и климатические условия времени обитания мамонтовой фауны были близки к современным.

В пределах района исследований существует, по-видимому, только один горизонт, содержащий обильные остатки крупных наземных млекопитающих - верхние слои позднеледниковых отложений низин. Более ранние накопления (зырянские, казанцевские, санчуговские слои) сформировались в фациальных условиях, исключающих значительные захоронения остатков наземных животных. Только континентальные фации казанцевских слоев могут дать единичные находки, но сами они чрезвычайно редко устанавливаются в разрезах.

Мамонтовая фауна появилась на побережьях Енисейского залива и низовьев Енисея только после рецессии зырянского оледенения. Она могла иммигрировать либо из средней полосы Западно-Сибирской низменности, либо из областей Восточной Сибири, не захваченных оледенением. По-видимому, представители ее исчезли до начала накопления автохтонных торфяников, так как последние не содержат остатков крупных животных.

ОСТАТКИ НАЗЕМНЫХ РАСТЕНИЙ, СПОРОВО-ПЫЛЬЦЕВЫЕ КОМПЛЕКСЫ

Остатки растений

 Остатки растений найдены в досамаровских, санчуговских, казанцевских позднеледниковых, послеледниковых отложениях в виде обломков древесины, стволов и ветвей деревьев и кустарников, веточек мхов, стеблей трав, прослоек детрита, торфяного «войлока». Кроме того, они слагают автохтонные торфяники, в которых приобретают значение породообразующего материала.

Наибольшее количество остатков растений встречается в послеледниковых отложениях (торфяники), в поздне-послеледниковых озерных слоях и в верхней части разреза позднеледниковых озерно-аллювиальных накоплений низин. Достаточно обогащены ими и казанцевские слои. В зырянских и самаровских слоях остатки растений не найдены, в санчуговских и мессовских они редки.

Количество местонахождений, указанных в первичных описаниях разрезов, исчисляется многими десятками, но исследованы остатки растений из 23 пунктов. Результаты определений сведены в табл. 12. Все остатки принадлежат современным видам и родам.

Имеющийся материал лишь частично пригоден для палеобиогеографического анализа и должен учитываться в совокупности с другими стратиграфическими данными. Прежде всего нет никакой уверенности в местном происхождении древесины, найденной в дозырянских морских слоях и в той части прибрежно-морских и континентальных отложений, которая расположена вблизи Енисея. Она могла быть принесена морскими течениями или рекой из очень далеких областей. Только находки из торфяников, озерных отложений, накоплений малых рек и остатки деревьев в виде пней или древесных стволов на поверхности водораздельных возвышенностей являются несомненно местными.

Для позднеледниковых накоплений низин характерно полное отсутствие остатков древесины. Только в двух пунктах найдена мелкая древесная крошка, очевидно, вымытая из подстилающих межледниковых слоев. Торфянистые прослойки сложены почти исключительно обрывками веточек зеленых мхов; сфагновые мхи не найдены. В этих отложениях нет даже остатков кустарников. Очевидно, позднеледниковая растительность низин была по типу близка к современной типичной тундре.

В связи с этим следует отметить, что в каргинских аллювиальных накоплениях района Усть-Енисейского порта (нижних аллювиальных слоях разреза каргинской террасы), расположенного в зоне лесотундры, остатки древесины чрезвычайно редки. В.Н. Сакс (1947) отмечает единичную находку ствола лиственницы и два пункта, где найдены обломки древесины. Учитывая, что каргинские слои этого района отложены великой рекой, несшей свои воды из таежной зоны, можно полагать, что эти находки свидетельствуют либо о безлесии окрестностей Усть-Енисейского порта, либо о существовании в это время лиственничной лесотундры, подобной современной.

В поздне-послеледниковых озерных слоях, помимо многочисленных остатков зеленых мхов, найдены ветви и стволы кустарниковых форм ивы. Два из трех местонахождений (обн. 152-т на р. Екаряуяха и обн. 900-п на р. Хабей) содержат также остатки мамонтов, что позволяет считать их позднеледниковыми. Третье приурочено  к явно послеледниковым озерным алевритам Сырадасайской котловины (обн. 204-т на р. Наголады).

Полнее всего список растений, остатки которых найдены в торфяниках, - 39 видов и 2 рода (деревья). Наибольший интерес представляют остатки бореальных растений, несомненно, указывающие на более теплый климат: Picea sp., Betula pubescens Ehrh., В. sec. Albae Rgl., Menyanthes trifoliata L., Carex rostrata Stok.

О значительном улучшении климатических условий свидетельствует и само накопление торфа, не имеющее места в современных условиях ни в исследованном районе, ни за его южными пределами по крайней мере до 68° с.ш. (Эндельман, 1936; Кац, 1946).

Приуроченность стволов березы, древовидной ивы, лиственницы к основанию разрезов торфяников и отсутствие их внутри торфяных залежей не может служить свидетельством ухудшения климата: современные торфяники Енисейского Севера безлесны даже на широте Игарки. Препятствием к произрастанию деревьев являлось само начавшееся накопление торфа и связанное с ним переувлажнение поверхности застойными холодными водами.

Ко времени накопления торфяников следует, по-видимому, относить и расселение лиственницы, стволы и пни которой найдены на поверхности тундры. Они встречены в бассейне р. Монгоче-Енисейской (Стрелков, 1951), в районе мыса Песчаного и на Дорофеевской возвышенности.

Единственная находка ствола Betula pubescens Ehrh. в аллювии первой террасы р. Глубокой весьма существенна для определения возраста отложений. Это местонахождение можно сопоставить с местонахождением остатков таежной флоры в покровном аллювии «каргинской» террасы района Усть-Енисейского порта (в пос. М. Хете).

Отложения пойменных террас всех малых рек совершенно не содержат древесных остатков. Обилие последних в накоплениях бечевника и кос Енисея, а также в отложениях современных террас и дельт Енисейского залива, заставляет лишь осторожнее относиться к истолкованию подобных находок в аналогичных по условиям формирования четвертичных слоях.

Спорово-пыльцевые спектры

Изучение ископаемых пыльцы и спор проводилось попутно с геологической съемкой. Специальных исследований не ставилось, и полученный материал недостаточно систематичен.

Споры и пыльца исследованы из 22 разрезов, вскрывающих указанные ниже отложения:

Серии образцов исследованы только из 11 разрезов послеледниковых торфяников, накоплений молодых террас, поздне-послеледниковых озерных отложений, а также из одного 14-метрового разреза санчуговских отложений. Из остальных обнажений изучались единичные образцы.

Обобщение результатов было выполнено А.П. Пуминовым (1951) для послеледниковых отложений (торфяники, озерные отложения и молодые террасы) и Ф.М. Левиной (1956), давшей общую палинологическую характеристику четвертичных слоев. Интерпретация полученных данных затруднялась тем, что до последнего времени опорные разрезы четвертичных отложений в районе Усть-Енисейского порта (за исключением разрезов торфяников) не имели полной палинологической характеристики. Этот пробел был частично восполнен только в 1958-1960 гг. в результате систематического исследования спор и пыльцы из мессовских, санчуговских, казанцевских, каргинских и послеледниковых отложений, предпринятого М.В. Барковой (1960, 1961) под руководством автора.

Досамаровские слои единственно известного в районе выхода, расположенного западнее устья р. Чайки (Сакс, 1947), содержат немногочисленную пыльцу сосны, ели, лиственницы, березы и ивы, а также споры папоротников, что позволяет условно относить их спектр к типу таежно-лесных.

В верхней части санчуговских слоев, вскрывающейся в естественных разрезах, по Ф.М. Левиной (1956), преобладает пыльца древесных пород, главным образом хвойных, встречается в значительном количестве пыльца березы. Пыльца травянистых двудольных обычно принадлежит разнотравью. В споровой части спектров преобладают споры многоножковых и сфагновых мхов. Много переотложенной пыльцы и спор меловых и третичных растений.

Спорово-пыльцевая диаграмма верхнесанчуговских отложений, участвующих в лескинских гляциодислокациях (обн. 65-т), построенная автором по результатам анализа, любезно выполненного Е.С. Малясовой и А.В. Кавардиной в пыльцевой лаборатории Ленинградского университета (рис. 25), была учтена Ф.М. Левиной при составлении общей характеристики санчуговских слоев. Сравнение ее с диаграммой морских межморенных отложений Междухетской площади (скв. 5-МХ) позволяет установить общую однотипность графиков как в части общего состава, так и по основным компонентам спектров. При сравнении диаграмм следует учитывать, что график скв. 5-МХ составлен для 100-метровой пачки отложений, а график обнажения 65-т - для 14-метровой. При этом по обилию пыльцы, структуре общего состава, а также по небольшому содержанию пыльцы березы, существенному количеству спор папоротников и плаунов, диаграмма обнажения 65-т ближе к верхней части графика санчуговских слоев из скв. 5-МХ (рис. 26), чем к нижней его части. Более детальное сличение диаграмм неосуществимо вследствие различных интервалов между спектрами и большой отдаленности разрезов (425 км).

Сравнение диаграммы обнажения 65-т со спорово-пыльцевыми графиками салемальских отложений Обского севера, опубликованными 3.П. Губониной (1959), возможно также лишь в общих чертах, так как расстояние между районами превышает 750 км, что почти вдвое больше предела, указанного И.М. Покровской (1950) для корреляций индивидуальных диаграмм. По общему составу, соотношению пыльцы различных родов хвойных и постоянному присутствию пыльцы травянистых растений в количестве 15-20% диаграмма обнажения 65-т близка к графикам самой верхней части салемальских и нижней части сангомпанских слоев. Отличие этой части диаграмм Салехардского разреза от графика обнажения 65-т состоит в значительно большем содержании пыльцы высокоствольных берез, меньшем количестве пыльцы сосны и ели. Кроме того, содержание пыльцы древесных пород в среднем ниже на 10-15%. Последнее явление свойственно вообще почти всем «обским» диаграммам (Губонина, 1959; Голубева, 1960). По сравнению с ними «енисейские» графики имеют значительно более «лесной» вид.

График обнажения 65-т по ровности кривых основного состава, высокому содержанию в спектрах древесной пыльцы и доле участия в них пыльцы березы, ольхи и ели близок к диаграмме морских отложения Обско-Полуйского плато, составленной С.В. Кацом (Попов, 1959). Наиболее существенным отличием является резкое преобладание в обско-полуйских спектрах пыльцы кедра, соответствующее господству пыльцы сосны на нашем графике.

Диаграмма обнажения 65-т не имеет полных аналогов на диаграммах верхней части салемальской толщи, составленных Л.В. Голубевой (1960) для низовьев Оби и Ф.М. Левиной (1961) для побережья Обской и Тазовской губы.

Казанцевские слои, по данным Ф.М. Левиной, характеризуются спектрами лесного типа, сходными по общему составу с санчуговскими. Среди древесной пыльцы доминирует пыльца сосны. В составе пыльцы травянистых растений значительна роль разнотравья; в споровой части преобладают споры мхов, преимущественно» сфагновых, много папоротников. Казанцевский спектр из обнажения 923-п (в среднем течении р. Моховой) состоит на 81 % из древесной пыльцы; при этом содержание пыльцы ели доходит до 73%. В других образцах доминирует пыльца высокоствольных берез.

В отношении особенностей лесных спектров казанцевских слоев севера Западной Сибири и сопредельных областей существуют различные мнения. Так, И.М. Покровская и Л.А. Панова отмечают существенную роль пыльцы ели. А.И. Животовская считает наиболее характерным высокий процент пыльцы мелколиственных пород - березы и ольхи. Ф.М. Левина подчеркивает в основном сходство казанцевских спектров с санчуовскими, указывая, однако, на преобладание то одного, то другого компонента (главным образом, березы или ели). В опорных разрезах района Усть-Енисейского порта, по единичным спектрам, установленным И.М. Покровской (Сакс, Антонов, 1945), содержание пыльцы ели составляет 23-60%.

Исследование казанцевских (сангомпанских) спектров Обского Севера (Губонина, 1959), а также изучение пыльцы и спор из стратотипического разреза казанцевских слоев на устье Луковой протоки (окрестности Усть-Порта, обн. 62-т; рис. 27) позволяют наметить на спорово-пыльцевых диаграммах по крайней мере 2-3 зоны с попеременным преобладанием пыльцы ели и высокоствольных берез. Очевидно, как то, так и другое явления в равной степени характерны для казанцевских слоев.

Эти данные дают уверенность в том, что единичные спектры из района наших исследований являются фрагментами типичных казанцевских графиков-диаграмм межледникового типа.

Позднеледниковые слои не имеют достаточной палинологической характеристики. Образцы из Наркайской котловины (обн. 1124-т) и с побережья Енисейского залива (обн. 90-т) содержат сходные бедные спектры с низким содержанием древесной пыльцы (32-34%), значительным количеством спор (52-21%) и небольшим - пыльцы трав и кустарников (8-18%). Весьма характерно, что древесные породы представлены почти исключительно сильно летучей пыльцой сосны и березы, реже - ольхи. В споровой части господствуют зеленые мхи.

Эти спектры близки по типу к спектрам позднеледниковых слоев смежных территорий Западной Сибири и Таймырской низменности, одновозрастных отложений северного Приобья (Голубева, 1960) и среднего течения Енисея (Коренева, 1960). От последних их отличает малое количество пыльцы трав и обилие спор зеленых мхов, что, вероятно, объясняется различием в географическом положении (почти 6-8° по широте). Вероятно, спектры из обнажений 1124-т и 90-т относятся к иному отрезку позднеледникового времени, чем позднекаргинские спектры, полученные М.В. Барковой из аллювия р. Горбиачин (западная часть плато Путорана), лежащего прямо под сартанской мореной. Последние имеют более яркий тундровый облик: 1,5-27% древесной пыльцы, 0,8-41% пыльцы трав, кустарников и кустарничков, 50-89% спор; в споровой части спектра 65-97% спор зеленых мхов (по материалам, любезно предоставленным автору В.А. Даценко и М.В. Баржевой).

Послеледниковые отложения (торфяники, озерные слои и накопления первой террасы и высокой поймы) изучены достаточно полно. А.П. Пуминов (1951) провел сравнение одиннадцати спорово-пыльцевых диаграмм, установил их адекватность, дал эталонную «среднюю диаграмму» для интересующей нас территории (рис. 28) и восстановил 4 стадии (фазы) развития флоры и растительности.

Впоследствии тот же исследователь выполнил сопоставление спорово-пыльцевых диаграмм послеледниковых отложений низовьев Енисея с графиками одновозрастных слоев района Усть-Енисейского порта и всего севера Центральной Сибири (Пуминов, 1952).

На средней для низовьев Енисея диаграмме выделяются, по А.П. Пуминову, 4 зоны (сверху вниз):

4. Зона сосны, ольхи и березы (с третьим, слабым максимумом ели).

3. Зона ели, сосны, березы, лиственницы (со вторым максимумом ели).

2. Зона ели и березы (первый максимум ели).

1. Зона березы и ольхи.

Путем корреляции спорово-пыльцевых диаграмм А.П. Пуминов установил общую одновозрастность торфяников возвышенностей и низин («каргинских террас») и предположил, что условия позднеледникового (каргинского) времени были неблагоприятны как для торфонакопления, так и для произрастания древесной растительности. В то же время в общих выводах А.П. Пуминов (1952) указал, что установленные им зоны отражают весь ход развития растительности за послезырянское время. Иначе говоря, не найдя следов сартанского похолодания на спорово-пыльцевых графиках, он попытался вообще сброситьегососчета.

Его противоречие, на наш взгляд, имеет лишь единственное разрешение, указанное Е.В. Кореневой (1960): диаграммы, построенные и изученные А.П. Пуминовым, получены в результате исследования послесартанских, т.е. голоценовых (послеледниковых) отложений. В том, что такое решение наиболее правильно, нас убеждают спектры покровного аллювия «каргинской» террасы, перекрывающего в окрестностях пос. Малой Хеты (район Усть-Енисейского порта) как погребенный каргинский аллювий, так и сартанские ленточновидные глины с иматровскими камнями. Еще в довоенные годы И.М. Покровская и А.А. Егорова (Сакс, Антонов, 1945), исследовав единичные образцы из этих отложений, установили значительную насыщенность их спорами и пыльцой древесных пород, особенно березы и ели. На это обстоятельство А.П. Пуминов не обратил достаточного внимания. В 1957 г. в этих же слоях были найдены богатые остатки таежной флоры, а в 1959 г. М.В. Баркова (1960) исследовала споры и пыльцу из опорного разреза (обн, 43-т) покровного аллювия. Построенный ею график (рис. 29) 2,5-метровой пачки пойменных алевритов оказался адекватным средним диаграммам А.П. Пуминова (1951, 1952), а также графикам торфяников района Дудинки, Игарки (Кац, 1946), Ситковских островов и бассейна р. Санчуговки (Сакс и Антонов, 1945). Нижняя же часть Малохетской диаграммы оказалась состоящей из спектров лесотундрового или тундрового типа, соответствующих, по-видимому, концу позднеледникового (сартанского) холодного времени. Верхняя часть «срезана» по первому максимуму ели; очевидно, формирование аллювия прекратилось еще до завершения послеледникового теплого времени.

Этапы развития флоры и растительности

Находки остатков растений и спорово-пыльцевые спектры отложений позволяют восстановить, хотя и весьма приближенно, некоторые этапы истории развития флоры и растительности низовьев Енисея и побережий Енисейского залива.

Поскольку все ископаемые остатки принадлежат современным родам и видам, восстановление истории развития флоры и растительности по существу сводится к восстановлению истории миграций растений и их группировок.

При реконструкции флоры и растительности послезырянского времени и последней межледниковой эпохи учитываются современные границы ландшафтных зон (и подзон), северные границы ареалов отдельных видов, группировок и жизненных форм растений, а также их взаимное положение для бассейна р. Енисея. Ниже указываются приблизительные северные границы растительности:

Палеофитологические реконструкции, предпринимаемые по спорово-пыльцевым графикам и спектрам, имеют свои особенности. Известно, что последние отражают характер растительного покрова и его строение лишь приближенно, и между ними нельзя ставить знак равенства (Покровская, 1950; Гричук и Заклинская, 1948). Для Енисейского Севера положение усугубляется тем, что пыльца лиственницы - единственной древесной породы, выходящей на северную границу деревьев, образующей лесотундру и редкостойные северные леса, - почти не сохраняется в ископаемом состоянии. В результате может происходить занижение роли древесной пыльцы в «общем составе», а растительность типа лиственничной лесотундры и лиственничного леса не может быть достоверно восстановлена по спорово-пыльцевым графикам. Вероятно, первой должны соответствовать спектры тундрового типа со значительным содержанием пыльцы кустарниковых форм березы и ольхи, а второй - подобные же спектры, но с несколько более высоким содержанием древесной пыльцы за счет сопутствующих лиственнице пород: высокоствольных берез и сибирской ели.

Кроме того, разделение пыльцы кустарниковых и древесных форм березы и ольхи (не вполне безусловное даже для Европейского Севера) затруднено как слабой изученностью систематической принадлежности местных кустарников и деревьев, распространенных в тундре, лесотундре и северных лесах Енисейского бассейна, так и почти полной неисследованностью продуцируемой ими пыльцы. Соответственно появляется некоторая условность как в определении типа растительности по роли древесной пыльцы в «общем составе», так и в выявлении соотношений между различными древесными породами. Поэтому сравнение диаграмм ведется главным образом по кривым пыльцы ели.

Существенные затруднения возникают при попытке восстановить растительность межледникового времени. Дозырянские слои представлены морскими фациями и формировались нередко на значительном удалении от берегов. Особенности же формирования спорово-пыльцевых комплексов морских осадков и соотношение их с составом флоры и характером растительности побережий изучены еще очень слабо. Е.В. Коренева (1957), исследовавшая донные осадки Охотского моря, установила, что известный параллелизм наблюдается еще при удалении места захоронения микрофоссилий до 450-500 км от берегов.

Кроме того, возникает затруднение, когда восстановленную растительность нужно «разместить по берегам», местоположение которых далеко не всегда ясно.

Эти методические трудности, а также недостаточная полнота фактического материала, заставляют ограничиться восстановлением общего физиономического типа растительности в пределах природно-ландшафтных зон или подзон.

Для досамаровского (тобольского?) времени можно весьма условно предположить существование в низовьях Енисея хвойных лесов, не уточняя их типа и границ распространения. Находка ветвей лиственницы в тобольских песках, заполняющих погребенный каньон в окрестностях пос. Малой Хеты (Сакс, 1947б), мало чем дополняет реконструкцию.

Для восстановления растительности мессовского и раннесанчуговского времени нет достаточно прямых данных. Находки неопределимых обломков древесины, довольно часто встречающиеся в мессовских песках, свидетельствуют лишь о том, что где-то в пределах области сноса существовали леса.

Аллювиальные мессовские пески Усть-Порта с единичными остатками лиственницы и пропластками аллохтонного торфа в равной степени могли накопиться и среди тайги и в тундре. Если принять во внимание явно лесной облик бедных спорово-пыльцевых спектров нижней части диаграммы скв. 5-МХ (см. рис. 26, Междухетская разведочная площадь), то можно предполагать, что леса из лиственницы, ели и березы располагались неподалеку от прибрежных аллювиальных равнин и морских побережий. Учитывая то, что роль березы и ели в составе древесной пыльцы в 1,5-3 раза выше, чем в субрецентных спектрах поймы р. Малой Хеты (на северной границе современной лесотундры; по данным М.В. Барковой), можно полагать, что граница лесов была несколько сдвинута к северу. В низовьях же Енисея и на берегах Енисейского залива, где влияние трансгрессии Полярного бассейна сказывалось раньше и резче, могла, существовать лесотундра или тундра.

В период максимального распространения трансгрессии, когда холодные морские воды покрывали почти весь север Западной Сибири и бассейн Печоры, тундровая растительность могла широко распространяться на Пай-Хое, Полярном Урале, Таймыре и равнинных побережьях санчуговского бассейна. В горных же долинах Средне-Сибирского плоскогорья, очевидно, сохранялась тайга. Это пока что единственное, на наш взгляд, объяснение различия между спорово-пыльцевыми диаграммами санчуговских слоев Енисейского Севера и салемальских отложений Нижнего Приобья.

В позднесанчуговское время, судя по спорово-пыльцевой диаграмме обнажения 65-т (мыса Лескин), морские берега были покрыты таежной растительностью северного типа с древостоем из сибирской ели и лиственницы (?), к которым примешивались береза, пихта, возможно, и сосна. Единичные пыльцевые зерна вяза и липы, встреченные в двух образцах, очевидно, переотложены из дочетвертичных слоев вместе с совершенно свежей пыльцой магнолии и ниссы. В нижнем ярусе существенную роль играли папоротники, плауны, зеленые и сфагновые мхи. Часть территории, очевидно, занимали аллювиальные луга и моховые болота.

Значительная плотность пыльцы и спор указывает на относительную, близость берега. Очевидно, лесная растительность уже покрывала в это время часть современных равнинных побережий Енисейского залива, вышедшую из-под уровня морских вод. Смещение зональных границ в это время достигало по крайней мере + 400 км.

Растительность казанцевского времени, судя по обильным остаткам древесины в прибрежных и континентальных слоях и единичным спорово-пыльцевым спектрам с резким преобладанием ели и березы, могла иметь среднетаежный облик и приближаться к типу современных западносибирских урманов. Вероятное смещение границы среднетаежных лесов в казанцевское время составляло не менее 600-700 км.

В позднезырянское время край рецессировавшего ледника окаймлялся широкой зоной разреженной тундровой растительности, сохранившейся, по-видимому, на протяжении каргинского и сартанского времени. Предположение В.Н. Сакса (1951, 1953б) о крупном смещении к северу границы древесной растительности в каргинское время не подкреплено пока что безусловным фактическим материалом. Местонахождения древесных остатков в отложениях «каргинских террас» Енисейского Севера (Сакс, 1945; Сакс и Ширяев, 1945) приурочены к самой верхней части их разреза, представленной более поздними накоплениями - торфяниками, линзами озерных илов или песков, отложившимися после формирования собственно террасовых отложений. Отсутствие достаточного обоснования для выделения каргинской фазы продвижения лесов было отмечено С.А. Стрелковым (1951) и А.П. Пуминовым (1952).

Для послеледникового времени реконструкция флоры и растительности может быть более подробной и достоверной. Прежде всего, это относится ко времени формирования торфяников.

Само смещение границы торфонакопления более чем на 350 км к северу, до широты Сопочной Карги, уже указывает на существенное смещение ландшафтных зон по отношению к их современному положению. Минимальное смещение ареалов некоторых видов должно было достигать следующих величин (км): береза высокоствольная - 400, лиственница - 150, ель - 250, вахта - 150.

Если считать, что остатки лиственниц, найденные на поверхности тундры, относятся к тому же времени, то смещение северной границы ареала лиственницы достигало 275 км (72°05', мыс Песчаный) и даже 350 км на Западном Таймыре (Парханов, 1939).

Вероятно, в это время росла в бассейне р. Глубокой и высокоствольная береза, остатки которой найдены в аллювии первой террасы в 375 км севернее границы ее современного ареала.

Столь интенсивное продвижение к северу древесной растительности и некоторых травянистых растений также указывает на существенное улучшение климатических условий, повышение средних температур теплого сезона по крайней мере на 3-4° и на соответствующее перемещение северных границ лесотундры и редкостойных северных лесов на 300-400 км.

Полученная нами величина смещения границ распространения бореальных растений лежит в пределах, указанных И.П. Герасимовым и К.К. Марковым (1937) для времени климатического оптимума в Сибири (200-400 км), близка к цифрам, указанным Н.Я. и С.В. Кац (1946) для Обского Севера (3,5-4° по широте), А.И. Зубковым (1948) - для Центрального Таймыра (450 км), но на 150 км больше величины предполагавшейся А.И. Поповым (1959б).

Подробную картину сукцессии растительного покрова и климатических изменений за послеледниковое время восстанавливает А.П. Пуминов (1951), на основании интерпретации средней пыльцевой диаграммы. Он намечает 4 фазы.

Первая фаза - березово-ольховых лесных островков среди безлесных участков, занятых осоковыми и сфагновыми болотами. Климат сравнительно теплый. Климатический оптимум.

Вторая фаза - постепенное расселение ели и продвижение ее на север до Дорофеевского полуострова. Климат сравнительно теплый, но более влажный.

Третья фаза - начало общего ухудшения климата, появление лиственницы, пихты, отступление границы ели и лесов к югу.

Четвертая фаза - продолжение общего ухудшения климата, дальнейшее отступание границы лесов к югу, на фоне которого происходило незначительное возвратное их движение, третий максимум ели (в отличие от Н.Я. Каца (1946), А.П. Пуминов ведет счет максимумам ели снизу). Лесотундра превращается в тундру.

Эта реконструкция не кажется нам бесспорной. Растительность 1-й фазы не имеет современных аналогов на севере Западной Сибири и восстановлена, очевидно, ошибочно. Вероятной причиной ошибки явилось то, что в группу «древесной пыльцы» была включена пыльца кустарниковых форм березы и ольхи. Учитывая распределение современной растительности, а также находку остатков высокоствольной березы в основании торфяника «Секстан» (послужившего, так сказать, «репером» при выделении 1-й фазы) и обилие остатков вахты во всей толще торфа, можно думать, что березово-ольховый спектр 1-й зоны соответствует лиственничному редколесью с примесью высокоствольной березы и подлеском из кустарниковых форм березы и ольхи. При такой реконструкции отпадает, естественно, отнесение 1-й фазы к климатическому оптимуму; она становится начальной фазой улучшения климатических условий после сартанского похолодания.

Имея в виду размещение торфяника «Секстан» у самой границы района исследований, можно полагать, что лиственничное редколесье занимало в это время его южную часть, а на севере, вплоть до Сырадасайской котловины, существовала кустарниковая тундра (находки остатков ивы в озерных слоях).

Гораздо вероятнее перемещение оптимальных условий на 2-ю или 3-ю фазы; в спектрах 2-й и 3-й зон существенное значение приобретает пыльца ели, появляется почти не переносящаяся по воздуху пыльца пихты, содержание пыльцы лиственницы (исключительно плохо сохраняющейся в ископаемом состоянии) достигает 10%. Наконец, к отложениям, соответствующим одной из этих зон (очевидно, третьей) приурочены остатки ели.

Растительность 2-й и 3-й фаз, вероятно, была близка к современным северным лесам Западной Сибири с древостоем из сибирской лиственницы, к которой примешивались ель, береза и пихта.

На Западно-Таймырских увалах могли существовать лесотундра и тундра. С этими фазами вероятнее всего связывать максимальное продвижение к северу лиственницы и высокоствольной березы, достигавшее 350-400 км.

Четвертая фаза (лесотундры и тундры) не вызывает сомнений, она определенно соответствует периоду ухудшения климатических условий, отступания границы лесов.

С учетом поправок, предложенных автором, последовательность изменений растительного покрова, намеченная А.П. Пуминовым, примет следующий вид.

1. Фаза лиственничного редколесья на юге; южная тундра на севере; начало послеледникового теплого времени.

2 и 3. Фазы лиственничных лесов с примесью ели, березы и пихты; лесотундра и тундра сохраняются только на Западно-Таймырских увалах; оптимальные климатические условия.

4. Фаза лиственничной лесотундры, сменяющейся на равнинах типичной тундрой; на Западном Таймыре, вероятно, появляется арктическая тундра; ухудшение климатических условий, конец послеледникового теплого времени, предсовременное похолодание.

По А.П. Пуминову (1949, 1951), 1-й и 2-й фазам соответствует регрессия позднеледниковых бассейнов, 3-й - формирование первой надпойменной террасы, 4-й - формирование пойм. С этими выводами в целом можно согласиться, но сопоставление времени формирования отложений и фаз развития растительности с климатическими колебаниями в нашем понимании приобретает несколько иной вид.

Первая фаза свидетельствует об уже начавшемся послеледниковом потеплении, поэтому следует сопоставлять ее не с регрессией позднеледниковых бассейнов, а с регрессией послеледниковых бассейнов, частично сохранившихся еще в раннем голоцене. Остальные же положения  А.П. Пуминова нами не оспариваются.

Следы почвообразования

В тесной связи с послеледниковыми изменениями растительного покрова стоят следы почвообразовательных процессов, чуждых современным условиям.

В верхней части обнажения 13-т р. Седакуяха (Моховая Лайда) позднеледниковые пески заключают 10-сантиметровый прослой, сцементированный гидроокислами железа. Он залегает на глубине 3 м от дневной поверхности и по внешнему виду напоминает типичный ортштейн подзолистых почв.

В обнажении 8-т на берегу Енисейского залива, западнее пос. Лескино, наблюдается интенсивное прокрашивание гидроокислами железа верхней пачки позднеледниковых песков. Потеки и «фестоны» ярко-желтого и желто-бурого цвета проникают на глубину до 2-3 м ниже дневной поверхности, отчетливо выделяясь на светло-сером фоне отложений.

Следы интенсивного выноса полуторных окислов на значительную глубину являются дополнительным доказательством существования лесной растительности и деградации мерзлоты в послеледниковое теплое время.

ОСТАТКИ ДИАТОМОВЫХ ВОДОРОСЛЕЙ

Панцири диатомовых водорослей найдены в мессовских, санчуговских, казанцевских слоях, позднеледниковых отложениях низин, озерных поздне-послеледниковых слоях, накоплениях первой и пойменной террас. Исследованы 26 местонахождений, распределяющихся следующим образом:

Из большинства местонахождений изучались единичные образцы; серии образцов были исследованы из скв. 2-СК (мессовские и санчуговские слои) и озерных отложений Моховой Лайды (обн. 900-п).

Обобщение материалов было выполнено в 1956 г. А.М. Белевич, диатомистом Института геологии Арктики.

Четвертичная диатомовая флора, по данным А.М. Белевич, весьма сходна и по систематическому составу и по экологическому облику во всех стратиграфических горизонтах. Ее видовой состав характерен для пресных водоемов, преимущественно - для литорали, заросшей макрофитами. Четвертичная флора в подавляющем большинстве состоит из форм, живущих поныне в пресных водоемах исследованной территории. Четвертичные отложения, особенно санчуговские и казанцевские, содержат переотложенные панцири палеогеновых морских форм, нередко многочисленные.

Наиболее обильные (до 50 видов) флоры встречаются в позднеледниковых (каргинских) и послеледниковых слоях.

Имеющийся к настоящему времени материал не пригоден для палеобиогеографического анализа. После исследования остатков диатомовой флоры из опорных разрезов района Усть-Енисейского порта, выполненного в 1957-1959 гг. (Белевич, 1961), стало возможным эмпирическое разделение отложений по некоторым косвенным признакам (количество видов, обилие, количество переотложенных форм).

Отсутствие остатков четвертичных диатомовых в заведомо морских четвертичных отложениях Енисейского Севера представляет собой палеогеографическую загадку. Попытки к ее разрешению предпринимала А.М. Белевич (1960, 1961). Ни одно из предположений, однако, не объясняло удовлетворительно того, как могли сохраниться панцири морских палеогеновых и четвертичных пресноводных форм, если панцири морских четвертичных диатомовых растворялись?

Не внесло ясности в этот вопрос и изучение остатков диатомовых из современных донных отложений Карского моря, предпринятое А.М. Белевич и позже Е.А. Черемисиновой (по просьбе автора). Картина оказалась точно такой же: в современных илах карского шельфа были встречены те же группы - остатки современных пресноводных форм и морских палеогеновых, а панцири современных морских практически отсутствовали.

Разгадка этого явления кроется, по мнению автора, в следующем. Морские диатомовые живут в современных морях, как жили и в четвертичных. Отмирая, они опускаются на грунт или остаются на нем, сохраняя остатки протопласта. Панцири же пресноводных, а равно и палеогеновых морских видов, приносятся к месту захоронения пустыми. Очевидно, это различие и предрешает их дальнейшую судьбу. Сложные физико-химические и бактериальные процессы, идущие в поверхностном слое донного грунта, приводят к растворению первых, в то время как вторые свободно проходят это «чистилище» и захороняются в отложениях.

КРАТКАЯ БИОСТРАТИГРАФИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ОСНОВНЫХ ГОРИЗОНТОВ ЧЕТВЕРТИЧНЫХ ОТЛОЖЕНИЙ

Обзор ископаемых остатков животных и растений, найденных в четвертичных слоях исследованной территории, и их палеобиогеографический анализ позволяют дать краткие биостратиграфические характеристики основным горизонтам (табл. 13). Эти характеристики существенно дополняют геологические данные, дают возможность восстановить картину климатических изменений на фоне событий геологической истории.

Четко устанавливаются слои с остатками бореальных животных и растений - казанцевские и послеледниковые, разделенные немыми ледниковыми зырянскими слоями. Менее определенны характеристики доказанцевских отложений. Если формирование верхнесанчуговских слоев еще можно относить к условиям относительно теплого межледникового времени, то климатические условия во время образования раннесанчуговских и мессовских слоев остаются неопределенными.

Остатки морской фауны свидетельствуют как будто о довольно суровых условиях, низких температурах морских вод. Однако это обстоятельство не позволяет еще однозначно считать, что отложения формировались в холодное, ледниковое время. Климат раннесанчуговского и мессовского времени мог быть и близким к современному, и более суровым, и несколько более благоприятным, чем ныне. В пользу последнего предположения свидетельствует, в частности, лесной облик спорово-пыльцевых спектров в смежном районе (см. скв. 5-МХ, рис. 26).

В целом остатки из межморенных слоев, несмотря на неполноту материала, позволяют предполагать последовательное улучшение климатических условий за время накопления этих отложений, объединяемых ныне в устьенисейскую серию. Прослеживается только восходящая ветвь климатического цикла с оптимумом в казанцевское время. Отложений, соответствующих нисходящей ветви, мы не находим: ка-занцевские слои с резким «климатическим контактом» перекрываются ледниковыми зырянскими. Это явление - свидетельство денудационного перерыва, намечающегося и по геологическим материалам.

Недостаточная биостратиграфическая характеристика позднеледниковых отложений не дает возможности проследить изменение климатических условий в интервале между рецессией зырянского ледника и началом послеледникового теплого времени. Лишь весьма условно можно считать их близкими к современным или несущественно отличающимися от последних. Более четко намечаются восходящая и особенно нисходящая ветви климатического ритма по остаткам растений и спорово-пыльцевым спектрам из голоценовых отложений.

Для получения более полной биостратиграфической характеристики четвертичных слоев необходимо установить и исследовать местонахождения остатков животных и растений в отложениях переходных эпох - позднесамаровских мессовских, раннесанчуговских, позднеказанцевских, позднезырянских, каргинских, сартанских и раннеголоценовых. Особенно ценный материал может быть получен при изучении донных отложений крупных озер, существующих непрывно с зырянского времени (озер Налимье, Мядованк, Лыдде, Надудотурку др.).

НЕКОТОРЫЕ МЕЖРЕГИОНАЛЬНЫЕ СОПОСТАВЛЕНИЯ

Описание четвертичных отложений постоянно сопровождалось сравнением их с отложениями смежного района Усть-Енисейского порта, ставшего благодаря исследованиям В.Н. Сакса «страторегионом» для всего центрального сектора Советской Арктики. В обобщенном виде это сопоставление дано в табл. 14.

Прежде чем перейти к межрегиональным сопоставлениям, следует оговориться, что надежность их не всегда одинакова, и если некоторые слои и группы слоев можно сопоставлять определенно, то в отношении других корреляция лишь только намечается.

Накопления послеледникового теплого времени на побережьях Енисейского залива (торфяники, отложения I террасы, часть озерных отложений) хорошо сопоставляются с торфяниками Дудинки, Игарки и Обского Севера, формирование которых, по подсчетам С.В. и Н.Я. Кац (1946), продолжалось в период с 7 500 до 2 500 лет тому назад. Эти цифры в общем совпадают с широко известными датировками отложений послеледникового теплого времени в Европе (8800-2500 лет тому назад) и hipsitermal time в Северной Америке (9000-3000 лет; Flint, 1957).

Для сопоставления позднеледниковых накоплений низин пока нет достаточных данных. Существует лишь общая возможность параллелизовать их верхнюю часть, а также морены и флювиогляциальные отложения верхнетаминской стадии последнего оледенения Западного Таймыра с моренами последней крупной горной (сартанской) стадии последнего оледенения плато Путорана и Полярного Урала. Результаты определения абсолютного возраста, остатков мамонта из позднеледниковых слоев Моховой Лайды (32 500 лет; Гейнц и Гарутт, 1964), древесины из каргинского аллювия с р. Малой Хеты (26 800±400 лет; Алексеев, Кинд, Матвеева, Троицкий, 1965) и из г. Игарки (21350±650 лет и более 24 500 лет; Алексеев, Кинд, Матвеева, Троицкий, 1965; Виноградов, 1959) указывают как будто на некоторые различия во времени формирования аллювиальных накоплений низин. Мамонт Моховой Лайды захоронен в озерных слоях, перекрывающих зандровые пески одной из стадий отступания зырянского ледникового покрова, образцы же древесины в обоих пунктах взяты из аллювия второй (каргинской) террасы Енисея, вложенного в перигляциальные слои низин и прислоненного к ним. Более детальные исследования покажут, очевидно, что сходные по фациальному облику перигляциальные и озерно-аллювиальные накопления низин будут иметь «скользящий возраст», сопоставляться с различными стадиями и интерстадиалами последнего оледенения (сартанской стадией, каргинским межстадиалом, докаргинскими стадиями и межстадиалами), в зависимости от расположения низин по отношению к краевым ледниковым зонам и центрам оледенения.

Радиоуглеродные датировки позволяют пока что связывать какую-то часть отложений низин с предкаргинской стадией зырянского оледенения, соответствующей, по-видимому, вюрму-2 Европы и средневисконсинскими слоями Северной Америки. Каргинские слои могут быть сопоставлены с паудорфскими слоями Европы и отложениями интерстадиала Плум-Пойнт Северной Америки, а сартанские - с вюрмом-3 и «классическим» висконсином (Цейнер, 1953; Flint, 1963; Алексеев и др., 1965).

Зырянские слои в целом определенно сопоставляются с отложениями последнего покровного оледенения на равнинах Северной Евразии и Северной Америки, как по соотношению их с поздне- и послеледниковыми накоплениями, так и с подстилающими морскими слоями.

Казанцевские, санчуговские и мессовские слои исследованной территории, объединяемые в устьенисейскую серию, являются, как было показано выше, аналогами межморенных («позднерисских» и бореальных) морских слоев низовьев Печоры. Более широкое сопоставление пока может быть проведено лишь в отношении казанцевских слоев, сангомпанских отложений Обского Севера и отложений бореальной и эемской трансгрессии, распространенных в бассейнах рек Мезени, Северной Двины, на Кольском полуострове, на южных берегах Балтийского и Северного морей (Лаврова, 1937, 1946, 1949, 1960, 1961; Лаврова и Троицкий, 1960).

Сопоставление морских отложений, установленных за последние годы в бассейне среднего течения Енисея, низовьях Оби (ямальская серия) и низовьях р. Таза (Архипов, 1960; Зубаков, 1957, 1958, 1959; Лазуков, 1957), с санчуговскими и казанцевскими слоями Енисейского Севера выполнено пока несколько условно (Троицкий, 1964), и для окончательного решения этой проблемы нужен значительно более полный биостратиграфический материал.

Самаровский возраст валунных галечников, подстилающих устьенисейскую серию, устанавливается лишь на основании стратиграфического положения, но сопоставление их с моренами максимального оледенения Сибири и Европы (днепровского, заале, рисского) (Сакс, 1947 1951, 1953) остается наиболее вероятным.

Тобольские слои крайне условно параллелизуются со стратотипом.

К ОГЛАВЛЕНИЮ